Комедия книги

Рат-Вег Иштван

«В 30-м и 31-м номерах за август месяц „Фоссише Цайтунг“ опубликовала рассказ о торжествах, организованных одним из здешних обществ в честь дня рождения тайного советника Гете; рассказ этот, однако, настолько подробен и настолько неуместно многословен, что превосходит отчеты о коронациях государей. Редакторы могут писать, что хотят, лишь в журналах, не предназначенных для широкой общественности, а газеты о подобного рода торжествах, организованных частными лицами, могут публиковать только краткие заметки. Препоручаю Вам дать соответствующие указания цензорам берлинских газет».

Распоряжение свыше Гете не повредило, как не повредило оно и торжествам по случаю его дня рождения. Сравнивать было не с чем: день рождения Фридриха Вильгельма III широкими кругами немецкой и мировой общественности никогда не отмечался. Но зато в произведения крупнейшего поэта и писателя Германии могли вмешиваться цензоры, и даже самые глупые. В Вене и в Мюнхене был запрещен «Вертер», «Эгмонт» — в Берлине, в Линце — «Фауст». Наиболее постыдные покушения на произведения Гете последовали после смерти поэта. Драмы его шли на сцене возмутительно изуродованными. Но если бы только изуродованными!

К усопшему поэту примазалась орда соавторов, которые переписывали и по этикету причесывали неприемлемые для королевского двора выражения.

В «Эгмонте» граждане Брюсселя, страдающие под игом испанской тирании, тост за свободу провозглашать не могли. Это громкое слово, кое-кому оскорблявшее слух, было вычеркнуто цензурой, будто такого и нет в немецком языке. Поднимая бокалы, граждане Брюсселя должны были восклицать: Да здравствует порядок и братство! [165] А то, что текст терял от этого смысл, цензоров не заботило.. [166]

Но глупее всего обкорнала цензура «Фауста». «Растрепанный» шедевр, испытав на себе старательность и рвение цензоров самых разных городов, вышел из идеологической парикмахерской как положено причесанным, напомаженным, спрыснутым духами, ласкающим чувства придворным красавцем. Проиллюстрирую этот вдохновенный труд несколькими примерами. В оригинале:

165

Здесь и далее цензорскую правку цитирую по: Houben Н. Н. Der polizeiwirdige Goethe. Berlin, 1932.— Примеч. пер.

166

Слово «свобода» звучало и в моцартовском «Дон Жуане»; «Да здравствует веселье!» — пели герои оперы по указанию цензора. Но другому цензору, из Дармштадта, и это показалось недостаточно благонадежно, и карандаш его смирил окончательно непокорную арию, заставив героев распевать: «Да здравствует довольство!»

Faust

Schaff mir etwas vom Engelsschatz!F"uhr mich an ihren Ruheplatz!Schaff mir ein Halstuch von ihrer Brust,Ein Strumpfband meiner Liebeslust! [167]

Цензоры, объявившие войну всем скрытым от глаз частям женского тела, грудь заменяли по возможности губами. Но в этот отрывок «губы» не подходили по смыслу, и цензор ничтоже сумняшеся вычеркнул «грудь», «ложе» и прочие непристойности, «чулочную подвязку» заменив остроумно «браслетом»:

167

Фауст

Добудь мне хоть что-то от райского существа!Сведи меня к ее ложу!Достань мне платок с ее груди,Подвязку моего сладострастья!(ч. 1, сц. 7).

Ср. русский перевод Н. Холодковского:

Фауст

Достань же мне вещицу от бесценной,Сведи меня в покой ее священный,Достань платочек мне с ее груди,Подвязку хоть на память мне найди! — Примеч. пер.

Schaff mir etwas vom Engelsschatz!Bin Armband meines Liebeswunsches! [168]

Было еще одно место, где «губы» не могли заменить «грудь». Фауст восклицает:

Lass mich an ihrer Brust erwarmen:… [169]

Цензор нашел выход:

Lass mich in ihre Augen schauen:… [170]

В другом месте Мефистофель подбадривает Фауста:

168

Добудь мне хоть что-нибудь от райского существа!Браслет моего желания любви!

169

Дай мне тепла ее груди:…

(ч. 1, сц. 14)

170

Дай мне взглянуть в ее глаза:…

Ihr sollt in Eures Liebchens Kammer,Nicht etwa in den TodI [171]

Это никак нельзя было оставить в таком виде. Порядочные дамы еще подумают, что в ее комнате Фауст воспользуется случаем и… Тем более, что об этом свидетельствует ребенок, брошенный впоследствии в воду. Но настолько недвусмысленно выражаться, по возможности, все же не стоит. Решение:

Ist's nicht, als ob Euch Leid geschahe,Ihr sollt in Euren Liebchens Nahe. [172]

171

Ведь

в комнату к красотке милой,А не на казнь тебя зовут!(ч. 1, сц. 14)

172

Греха, не бойтесь, здесь не будет,Вблизи любимой ты пребудешь.

Мефистофель не имел права сказать даже: «Nun, heute nacht —?» А только: «Nun, heute —?» [173] Стыдливый цензор бесстыдно переписывал местами целые строфы, периоды. На сцене, публично, Фауст не смел так выражать любовное томленье:

Ach, kann ich nie Bin Stiindchen ruhig dir am Busen hangenUnd Brust am Brust und Seel in Seele drangen? [174]

Ну и распутство! Публично ласкать женские груди, да еще целый час! Будь ты, доктор Фауст, добродетельней:

173

Так нынче ночью —? (ч. 1, сц. 16) Так нынче —?

174

Ужель когда-нибудь смогуЛаскать хоть час покойно твои персиИ грудью в грудь, душою в душу вдеться?(ч. 1, сц. 16)

Ach, kann ich nieEin Stundchen ruhig bei dir sein,Und ungestort wir beide nur allein,Man hat sich doch so manches Wort zu sagen,Das keinen Zeugen will! [175]

Брезгливому цензору претили, конечно же, и крошечные домашние твари, которых Гете не смущается открыто называть блохами. Но так как песню Мефистофеля о блохе, спетую в погребе Ауэрбаха в Лейпциге, выбросить полностью он все же не мог, то смягчил по крайней мере то, что задевало королеву.

175

Ужель смогу когда-нибудьПробыть с тобой хоть час покойно,Чтоб — никого, лишь мы с тобою двое,Так много нам сказать друг другу надо,Что всяк здесь лишний.

Und Herrn und Frauen am Hofe,Die waren sehr geplagt,Die Konigin und die ZofeGestochen und genagt. [176]

Цензор зачеркнул «королеву» и сверху надписал «хозяйка». Получилось вполне логично: коль блохи завелись у служанки, они, естественно, перешли и на хозяйку.

РУКОВОДСТВО ДЛЯ ЦЕНЗОРОВ

Раз цензура обращалась так с самим Гете, можно представить, как страдали от нее авторы не столь значительные. Характерно руководство, в котором Хэгелин излагает им самим испытанные на практике принципы деятельности всякого хорошего цензора. Франц Карл Хэгелин, австрийский правительственный советник, сорок лет проработал книжным цензором, а с 1770 по 1804 год, то есть 35 лет, — театральным цензором в Вене. Этот несчастный 35 лет подряд прочитывал все рукописи и на каждую с бюрократической неукоснительностью писал рецензии. Написанное им руководство свидетельствует о том, насколько подорвал его здоровье тяжелый литературный труд. Опубликованное по случаю двадцатипятилетнего юбилея служебной деятельности Хэгелина руководство представляет собою настоящий справочник цензора. [177]

176

И вельможи, и придворные фрейлиныСтрашно мучились и изнывали (от этой блохи),Королева и горничнаяБыли исколоты и искусаны(ч. 1, сц. 5)

177

Оригинал руководства достать мне не удалось. Цитирую по замечательной книге X. X. Ховбена: Hier Zenzur — wer dort? (Здесь цензура, а кто — там?). Leipzig, 1918

Главные принципы:

Театр — школа добродетели. Разрешаются, следовательно, только такие пьесы, в которых торжествует добродетель и наказывается порок. Ненаказанный порок несовместим со служением нравственным и поэтическим истинам.

Диалоги должны строиться так, чтобы не скандализировать высоконравственную и благовоспитанную публику. И никаких двусмысленностей. Целесообразно также, чтобы цензор присутствовал на спектаклях самолично, следя за тем, чтобы актеры паузами, жестами или экспромтами не придали безобидным фразам непозволительных смысловых оттенков. Категорически воспрещается выводить на сцене императоров, королей и священнослужителей. Не допускать ни под каким видом пьес библейского содержания. Изымать из диалогов все библейские аллюзии. «Стар, как Мафусаил» говорить нельзя, заменой могут быть выражения типа «стар, как Нестор». Нельзя поминать и мудрость царя Соломона; а ежели идет речь о мудром человеке, то сравнивать его можно лишь с Солоном.