Комедия книги
Шрифт:
Дворянство следует изображать на сцене лишь в выгодном свете. Об угнетении и эксплуатации крепостных говорить нельзя, даже если это действия не самого помещика, а его присных. А ежели паче чаяния актер — человек благородного происхождения, то в роли его не должно быть ничего, что несовместимо с рангом и достоинством дворянина. [178] И вообще запрещается выводить, а тем более критиковать представителей высших сословий. Выводить на сцене военных можно лишь с предельной осторожностью. Военную форму можно представлять только обобщенно; носить военную одежду, существующую в действительности, актерам запрещается. В пьесах вместе с тем не должно быть никаких событий, которые хоть в малейшей степени отпугивали бы простых людей от службы в армии. Особенно необходимо следить за тем, чтобы военные персонажи высоких рангов не были замешаны в любовных историях и прочих нравственных
178
В 1822 г. для портретной галереи Бургтеатра с берлинского оригинала была заказана копия портрета актера Иффланда. На оригинале Иффланд был изображен с Красным орденом орла. По повелению свыше копиист не изобразил ордена. Актерам ордена не полагаются.
Вообще же любовные истории можно выводить на сцене лишь при условии, что они закончатся браком. За исключением предложений заключить брак, женщины на сцене не имеют права принимать любовные предложения, разве что с умыслом опозорить назойливого кавалера. Разводы в какой бы то ни было связи должны быть изгнаны со сцены раз и навсегда. Все брачные проблемы следует разрешать в пьесах благоприятно; это принципиально, ибо «в интересах государства способствовать законным бракам и законному деторождению». Одна из пьес, попавших в руки Хэгелина, заканчивалась щекотливым эпизодом: влюбленная пара заходила в дом. И цензор-патриарх несторианского возраста рассказывает, с какой поистине солоновской мудростью помог он неумелому автору. Вставил в пьесу нотариуса, который вошел в дом вместе с влюбленной парой. Публика, таким образом, покидала театр в уверенности, что там в доме непременно произойдет бракосочетание.
Под строжайший запрет попадает все, связанное с политикой. Нечего разглагольствовать на сцене о каких-то правах человека, о каком-то человеческом достоинстве. Эти понятия — выдумка французской революции и «модной философии». Свобода, равенство и прочие подобные выражения не следует употреблять даже тогда, когда автор борется против этих «современных» понятий. Частое подчеркивание их может привести к тому, что публика к ним привыкнет. Политических деятелей классической античности выводить разрешается, но истории, подобные убийству Цезаря, ссылке Тарквиния, и прочие в том же духе недопустимы ни в коем случае. Такие слова, как угнетение, деспотизм, нужно беспощадно вычеркивать.
Сочинение Хэгелина — достоверное отражение ограниченности современных ему цензоров. До нас дошло множество свидетельств свирепостей обезумевшего красного карандаша.
С темой брака, как уже говорилось, шутки были плохи. Досталось и самому Шиллеру, который вывел в «Орлеанской деве» Агнессу Сорель, состоящую в незаконной связи с французским королем Карлом VII. Цензор исправил Шиллера, сделав Агнессу законной супругой короля.
В одной австрийской музыкальной сказке какой-то персонаж согласно авторской ремарке должен был носить рога. Цензор счел, что рога могут послужить поводом к кривотолкам в смысле пресловутой «рогатости» мужей. Он устранил рога, водрузив вместо них на голове актера ослиные уши. Похвальные примеры цензорского целомудрия мы уже видели на примере переработки «Фауста». Популярный австрийский писатель Кастелли тоже, очевидно, попался в сети греха, описывая одну из своих героинь: «У нее была белая полная грудь». Цензор исправил: «Спереди она была красиво сложена». От того же цензора не ускользнули даже самые мелкие авторские ремарки. Он обнаружил, что слишком часто повторяется «Целует ее». Добросовестно вычеркнув все эти места, он дал повсюду свой эквивалент: «Посылает ей воздушный поцелуй». Различие поистине тонкое! Нравственный контроль распространялся и на детскую и юношескую литературу. «Волосы ее росли пышно», [179] — писал один из авторов о своей маленькой героине. Эпитет «пышный» был выловлен. Осталось «волосы ее росли» (?).
179
«Es hatte einen iippigen Haarwuchs»
Встречались и такие цензоры, которые блюли честь женского пола строже самих женщин. Один берлинский поэт написал стихотворение под заглавием «К моей соседке». Цензор потребовал от автора, чтобы тот обязательно указал, кто его соседка. А то паче чаяния примут его стихотворение на свой счет и другие соседки. Наиболее выдающийся случай приключился в 1831 году. Некий безобидный композитор из дюжины танцевальных мелодий составил попурри и посвятил его «Лейпцигским
Недреманное око цензора не упускало из виду и упоминание родовитых фамилий. Драму Клейста «Принц Фридрих Гомбургский» не разрешали ставить, пока не было изменено название, потому что в австрийской армии служили принцы с таким же именем. Новым заглавием стало «Битва под Фербеллином». После пятого спектакля драму запретили. Дело в том, что главный герой, осужденный за своеволие, видит свою могилу и в ужасе молит о пощаде. А ведь такое поведение недостойно офицеров высокого ранга и может разлагающе влиять на всех офицеров.
Самую забавную цензорскую помарку пришлось снести многострадальному Шиллеру в Вене во времена правления императора Франца. В драме «Разбойники» при чтении письма Франца Моора один из лесных братьев в бешенстве восклицает: «Franz heifit die Canaille?!» [180] Реплику вычеркнули. Обоснование: публика может счесть это за намек на персону Его Величества. Особенную заботу цензура проявила об императоре Франце тогда, когда он в четвертый раз женился. День рождения своей четвертой жены он вознамерился отпраздновать в придворном театре двумя небольшими комедиями. Назывались они «Старый холостяк» и «Смотри, кому веришь». В день спектакля эти комедии фигурировали в газетах с другими названиями: «Совместная жизнь» и «Как мы обманываемся». Недоумевающий император потребовал объяснений от интенданта, графа Цернина. И тот откровенно признался:
180
Францем зовут каналью?!
«Твое Величество женилось в четвертый раз, и цензура сочла разумным изменить названия, потому что они могут быть неверно истолкованы…»
— Дура твоя цензура! — вспылил император. [181] В пару к цензорской глупости напрашивается один парижский полицейский акт. Достопримечательностью тогдашнего Парижа был кабачок под названием «Boeuf a la mode», [182] неподалеку от Пале-Рояля, королевского дворца. Славился он отличной кухней и старинной вывеской. В 1816 году, когда он был основан, на вывеске фигурировал бык, наряженный дамой на гулянье. Шея повязана шарфом, между рогов модная соломенная шляпка, там и тут всевозможные ленточки. Некоему полицейскому агенту бросилась в глаза новехонькая вывеска, фантазия его расправила крыла, и 13 июня 1816 года он настрочил полицейскому комиссару следующее донесение:
181
За одну непереводимую шутку венский суд приговорил Кастелли к 50 флоринам штрафа. Официозная «Wiener Zeitung» опубликовала известие о кончине одной придворной дамы в следующих выражениях:
«Marianna H., Kammerfrau Ihrer Majestat der Keiserin, geb. Holzl»
(Марианна X., придворная дама Ее Величества Императрицы, урожд. Хельцл).
Процитировав неудачно составленный текст траурного извещения, Кастелли невинно спросил: «Выходит, что императрица — урожденная Хельцл?» И напрасно он утверждал, что эта издевка не над императрицей, а над дурацким текстом объявления. Имя императрицы фигурировать в шутках не должно.
182
Бык по моде (фр.)
«Бык на фирменной вывеске есть не что иное, как символ откормленности. Шарф на нем красного цвета, шляпка украшена султаном из белых перьев и голубых лент, на шее лента с украшением наподобие золотого руна, какое носит знать. Шляпка со всей очевидностью символизирует корону, которая вот-вот свалится. Догадка моя несомненно верна, а именно: фирменная вывеска не что иное, как грязная аллегорическая сатира, карикатура на Его Величество».
К Людовику XVIII донесение не попало. Он бы, наверное, не пришел в восторг от смелой комбинаторики полицейского агента, который установил несомненную связь между быком и ожиревшим монархом. Неприятным вопросом, насколько верна интерпретация быка, революционного трехцветия, шарфа и неустойчивой шляпки, — занимался пока только министр внутренних дел. Вывеска показалась подозрительной и ему. Полицейскому комиссару полетел секретный приказ провести осторожное расследование и действовать по усмотрению, но не привлекая внимания. Однако расследование, видимо, не подтвердило озабоченности агента и вывеску оставили в покое.