Комедия положений
Шрифт:
Потом вышли из купе двое мужчин и стали усиленно нас приглашать зайти к ним, выпить и приятно провести вечер.
При мысли о выпивке мне опять стало худо, и я решительно отказалась, а моя знакомая хотела пойти, но боялась проводника.
– А что проводник скажет, ругаться не начнет? Не знаете?
– выспрашивала она у меня.
Я понятия не имела, как будет реагировать важный, в красивой форме проводник такого вагона. В обычном мы всегда сидели вместе компанией и дулись в карты, и я никого не боялась, а тут...
Дамочка
В Москве было слякотно, дул пронизывающий ветер, поезд прибыл, когда уже стемнело. Мама еле стояла на ногах, а на такси была огромная очередь. Я пыталась пройти без очереди, но распорядитель кричал мне, что пока не отправит семью с детьми, никого не пропустит. Стояли трое, понурые, согнувшиеся от ветра, у мужчины на руках был ребенок, прижатый к груди.
– Он малыша на руках держит, а со старым человеком что мне делать? Идти она не может, а на руки ее не возьмешь.
Кое-как, через полчаса удалось втиснуться в какое-то левое такси, подъехавшее без очереди. Распорядитель орал, пытался нас высадить, но я сказала, что очередник не хочет вести нас за город, в Долгопрудный, и это было чистой воды правда. Распорядитель отступился, и мы уехали. Я устала, злилась на неразрешимую ситуацию, злилась на мужа, но что он мог? У него был свой опыт жизни, опыт нищего человека толпы, и когда нужно было ехать в электричке, он умел пролезть вперед, протиснуться сквозь кучу лезущих и давящих друг друга людей, захватить место и для себя и для меня, а вот добыть такси, дать распорядителю на лапу, чтобы пропустил, ни я, ни муж не умели.
И вспоминается мне рассказ Арута Караяна, работавшего в посольстве в Индии, и вернувшегося на время домой:
– Первое, что меня встретило на родине, огромная очередь на такси.
Скоро эти проблемы покажутся пустяками. Наступал 1990 год
1990 год. Свадьба дочери
На новый год елку не ставили, негде было, да и дети выросли. Вечером тридцать первого Катя испекла огромный торт, называемый свадебным, уложила его в сумку и удалилась на дискотеку в физтеховскую общагу к Валерке.
Первого числа в четыре часа мы с Алешкой, выспавшись, пошли искать дочку. Нашли ее в обществе Военных: Валеры и его сестры Сашки. Забрали чадо домой. Остатков торта, на которые мы надеялись, не было. Годы прошли с той поры, как мы с Алешкой здесь учились, но аппетиты студентов не изменились.
В зимнюю сессию Катя заболела, один экзамен пропустила, и ко второму, к программированию, я попросила Алешку позаниматься с дочерью, Алешка остался доволен, как Катя соображала в программировании. Катя сдала на четверку, потом получила свои обычные тройки и пропущенный экзамен сдала тоже.
Учеба на пользу дочери не шла, ее подруги цвели
– Сейчас бы Валерка в меня не влюбился, -подвела дочка грустный итог после созерцания себя в зеркале.
Выглядела дочь не лучшим образом, а помощи от нее не было никакой. Она приезжала с занятий, заползала на кухню, плюхалась на табуретку и жалобным голосочком просила:
– Мама, налей супа.
– А сама?
– Сил нет никаких, трудно встать, так я устала.
Я наливала суп, подавала второе, вспоминая время, когда Катя работала, и хотя на кухню не рвалась, всё же тогда было две женщины в доме, а сейчас опять я была одна на кухонном фронте.
На двадцать третье февраля Катя испекла очередной свадебный торт. Торт опять пронесся было мимо нас, в общагу, к Военному и его дружку, Сережке Баеву, но я запротестовала:
– Интересно, а твои отец и брат не мужчины? Им не надо по кусочку торта?
И пренебрегая протестами автора, отрезала по куску мужу и сыну, а заодно и себе.
– Подашь на стол разрезанным, и всё будет пристойно, и главное и там угодишь и нас не обидишь.
Утренняя бледность дочери по утрам. Голубоватое лицо, зеленые тени под глазами. Да она бледна давно, но всё же не так, не до такой степени. Подозрительная отечность. Уже три дня, как она не хороша. Мы вдвоем на кухне. Сергей спит, отец бреется. Спрашиваю, как прыгаю с берега в холодную воду, сразу в лоб:
– Катя, плохо выглядишь. Ты не беременная?
Маленькая, совсем крохотная, малюсенькая пауза перед решительным нет, но как много эта крохотная пауза мне говорит. Никаких иллюзий об её отношениях с Валерой у меня нет, но пауза это официальное признание, впрочем, как и мой вопрос.
– Смотри, Катерина, без глупостей. Если что (а что если что, ясно, если залетела), ничего тайком от меня не делай (а что тайком, ясно аборт).
Катя молча от меня отмахивается. Неделя проходят, краше моя дочь не становится, всё бледнее по утрам, и аппетита нет, сидит в апатии, в Университет не хочет ехать.
Опять утром мы вдвоем, уже и взгляд у Кати меняется.
– Катерина, - пристаю я, - всё же скажи, у тебя нет задержки?
– Теперь есть, - Катя изучает трещину в пластиковом покрытии кухонного стола, даже пальцем трогает, очень интересная трещина!
– Сколько?
– Четыре дня.
Я подозревала это, но не всякая мысль материализуется, а сказанное вслух уже существует, уже реальность, и так высок барьер этого перехода между мыслью и реальностью, что я сажусь и жду, когда дыхание наладится, а потом буднично так, как о привычном, каждодневном, говорю: