Комедия убийств. Книга 2

Колин Александр Зиновьевич

— Ты такой дурак, святой отец, — проговорил великан. — Мой кузен собирался пригласить тебя к себе, ведь ты решил умереть с оружием в руке, но так как по утверждениям христианских попов Асгора, а значит, и нас, его богов, не существует, то нет и Валгаллы; тогда выходит, что мне больше нечего предложить тебе, один лишь ад. Для тебя мир двухмерный, в нем существует только рай и ад да еще эта штука… пургаториум [24] . Причем довольно странно, так как у англикан, например, его нет, только рай и ад!

Удивительно, как они могут не замечать такого… хм… вместительного помещения. Вот какая штука, получается, что дело опять не в Боге, а в людях, пуще того — в попах!

24

Чистилище.

Рыжекудрый покачал головой, а потом умолк, что дало Мартинсону возможность чуть-чуть прийти в себя. Первое, что сделал Питер, — принялся размахивать руками, пытаясь сотворить знамение, но оно никак не получалось, все время выходило нечетное количество прикосновений — либо три, либо пять, то треугольник, то звезда, словно кто-то водил руку священника.

— Господи, Господи Иисусе Христе, за что ты караешь меня?! — стенал Мартинсон под кислые ухмылки рыжего демона.

— И не надоест дурью мучиться, — грустно произнес он, наконец. — Клянусь остротой клыков моего Фенрира, ты недостоин Валгаллы. Прощай, надеюсь больше никогда не встретиться с тобой.

Видение исчезло, но дьявол не отступил, просто принял другое обличье. Теперь перед не желавшим сдаваться священником, бормотавшим слова молитвы, предстал сам Князь Тьмы, сбросивший земные покровы — страшный уродливый рогач, с телом огромного жука, ослиным хвостом и козлиными копытами.

— Я все равно возьму твою душу! — изрекло существо замогильным голосом, казалось, что говорило и не оно, а сам изумрудный туман, клубившийся вокруг. — Я возьму ее, возьму ее, возьму ее…

— Зачем, зачем ты мучаешь меня?! — не в силах больше сопротивляться видению, взмолился священник. — Чего ты хочешь от меня?

Дьявол захохотал, уставясь на Мартинсона единственным глазом, словно буром, сверлившим насквозь святого отца:

— Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь!

Стены, пол и потолок комнаты ходили ходуном. Вся церковь затряслась в дикой пляске. Стена, отгораживавшая храм от пристроя, рухнула, подняв клубы пыли и известки, проникнувшей в легкие Мартинсона, и сотни маленьких чертиков, выпрыгнув из подполья, схватили и поволокли, как муравьи гусеницу, зашедшегося кашлем священника к алтарю. Они бросили его и исчезли так же внезапно, как и появились.

Питер поднял голову и попробовал встать, но, лишь взглянув на фигуру, возвышавшуюся перед ним, остался коленопреклоненным. Человек в долгих белых одеждах, лица которого не было видно, простер узкую руку Над Мартинсоном, и благодать снизошла на измученного служителя Божьего, наполняя свежестью истерзанную в неравной схватке душу.

— Спасибо тебе, Господи, — проговорил священник, опуская глаза, пряча лицо, — слезы текли по его щекам. — Спасибо тебе за то, что спас слабого в вере, недостойного слугу,

нерадивого раба твоего!

Иисус — от кого еще могла исходить столь великая сила? — повел себя странно. Он не стал утешать Мартинсона, а спросил:

— Так ты раб мой?

— Да, Господи, все мы рабы твои, — проговорил Питер и, вновь взглянув на Иисуса, похолодел: на Мартинсона, усмехаясь, смотрел не кто иной, как Маккой.

В руках Бладэкса сверкнула секира.

— Ты, глупец, думал, что черти могут привести тебя к Господу? Ха-ха! Как бы не так, подыхай, жалкий сын портовой шлюхи, ты не заслужил ничего! Прими смерть раба! Сдохни на коленях!

Мартинсон закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как тяжелое лезвие секиры устремилось к нему. Смех Джеффри Маккоя, вздымавшего к куполу и вновь обрушивавшего на священника, а вместе с ним и на всех овец Господних страшное оружие, покрытое свежей, капавшей на церковный пол кровью, сотрясал своды здания Божьего храма, громовыми раскатами разносился над долиной, сто крат усиливаясь, наполнял собою весь белый свет. До восхода солнца оставалось совсем немного.

CXII

— Что с тобой, Валечка? — Нежные ладошки Зинаиды коснулась рук Богданова. — Приснилось что-то страшное?

— Так… Просто привиделось…

Отделаться от подруги в Твери не удалось, да Валентин и не слишком-то старался достичь этого. Девушка больше не раздражала его, даже скорее успокаивала.

— Похоже, мы приехали, — сообщила Зинаида. — Все выходят…

— Угу… — Граждане, уставшие от трехчасового сидения, стремились поскорее покинуть салон автобуса. — Пойдем.

— Подожди, пусть все выйдут.

— Угу… — вновь проговорил Богданов.

CXIII

Здесь, в трехстах километрах от Москвы, зима, казалось, и не собиралась сдаваться, трудновато верилось, что на дворе конец первого месяца весны. Странное время. Совсем, казалось, недавно в фев-рале-Водолее все выглядело почти так же, а пройдет месяц, и жаркий Овен растопит снег, обогреет землю своим дыханием, раскроет почки деревьев, и зацветет всюду яркая зелень. Но все это впереди, в будущем, до которого надо еще дожить.

Надо. Еще. Дожить.

О неприятностях думать не хотелось.

Всю дорогу Славик, если не спал, донимал мать и Сашу вопросами, а когда те делали вид, что спят, начинал «дрессировать» котенка, заставляя ходить на задних лапках.

Зверек мяукал, больше, конечно, с испугу. Ира немедленно «просыпалась», чем спасала животное от «очеловечивания», так называл эту процедуру мальчик. Когда он высказал это, Климов, усмехнувшись, проговорил: «Тогда уж обожествления. Локи-то — бог все-таки». — «Пусть сначала очеловечится, а уж потом обожествляется», — не согласился Славик. После второй попытки сделать из котенка послушного двуногого Ирина реквизировала Локи, и Славик принялся играть с рогом Маккоя. Для чего последний использовал его, было не вполне понятно.