Комендантская дочка. Книга 2
Шрифт:
А я не могла даже поднять руки и обнять её в ответ. Они просто не поднимались. Никак. Моя давно забытая жизнь теснилась у входа, требуя открыть память, но я продолжала крепко держать заслонку, не желая, чтобы всё произошло так, на глазах свидетелей, в том числе начальника.
– Ваюта, - осторожно сказал генерал, и я перехватила болезненное любопытство, мелькнувшее в его глазах, и обеспокоенность.
Опасливо приоткрыла заслонку воспоминаниям и.
Старший офицер полийских войск бежит к моей маме, кричит: «Стойте!
Я, маленькая и быстрая, выскакиваю из-за кустов наперерез и впечатываюсь всем телом в бегущего, хватаю за руки и всё своё огромное желание остановить вкладываю в мощный импульс, потому что нельзя, чтобы он догнал маму. Чувствую, что ломаю в этом человеке что-то важное, необходимое для жизни.
Он падает на дорогу, прямо лицом в пыль со всего размаха у моих ног. Обессиленная выплеском и торжествующая, я поворачиваюсь и вижу, как мама с искажённым лицом бросается к упавшему, мимо меня, даже не взглянув. Она переворачивает офицера на спину и целует в рот! Долго-долго.
Старики рядом тихонько переговариваются:
– Вишь, давно знакомы, стал быть.
– Хахаль, наверно.
– И Варьянка-то на него похожа.
– Папаша объявился, стал быть.
Я смотрю на этого человека, губы которого закрыты губами мамы, его волосы из тёмных на моих глазах становятся белыми, и это меня страшно пугает.
– Мама! Мамочка!
Но она всё целует его.
– Вишь, не может оторваться. Вот тебе задаст трёпку, как отлипнет, - глубокомысленно замечает дед.
– Ты бы шла, деточка, - тревожно говорит бабка, - успокоится всё, и появишься. А не то имперцы как набегут!
– Мам? Мамочка?
– пробую я ещё раз.
– Бежала б ты, Варьянка, скорее, - подгоняют меня старики.
Все слова ничего бы не значили, но в этот момент мама махнула рукой, не отрываясь от поцелуя. И этот жест я знаю лучше всех в мире, он самый страшный для меня, означающий «ты меня сильно расстроила, уйди с глаз моих, даже видеть тебя не хочу».
И горе обрушивается на меня, неизбывное страшное отчаяние. Я ведь убила офицера, как мальчишки рыбу - хрясть о камень!
– и в теле нет жизни. Этот момент я всегда чувствовала точно.
А мама, наверное, любит его, раз так целует. Возможно, даже больше, чем меня, его убийцу...
Я попятилась.
Забившись на ночь в кусты за Дальней Скалой, я отчаянно мёрзну и мечусь на месте, бесконечно представляя одну и ту же сцену: единым всплеском я забираю жизнь, человек падает, мама бросается к нему мимо меня и машет рукой: «Уйди».
Пробираясь, голодная, вдоль берега моря, перепрыгивая огромные валуны, я всё видела этот жест и слышала слова деда: «Папаша объявился, стал быть». Конечно, тогда я и не знала, что пересекла границу с Полийской Империей, которая всегда мне казалась более далёкой, чем была на самом деле.
А потом... я устала бояться, голодать и скитаться,
Всё. Со мной было покончено. Не только убийца, но и трус. Пропащая, как сказал бы деревенский староста. А старостиха добавила б: «Непутёвая», - у неё не было слова хуже.
На третий день меня нашли рыбаки и сочли за дурочку. Я не разговаривала, смотрела волком, всё пыталась сбежать, но слишком обессилела на диете из сырых водорослей. Они были съедобны, но слабо насыщали, зато в это время года в прибрежных водах их было полно.
Меня забрали на баркас, накормили и даже выделили местечко с одеялом. Взрослые дядьки жалели меня, а я думала: «Они просто не знают, иначе бы не чикались, а казнили за убийство офицера».
Маме куда безопаснее быть просто травницей - они всегда в почёте!
– чем матерью военной преступницы. Я обещала себе, что никогда не вернусь, не поставлю её под угрозу, пусть она больше и не любит меня.
И однажды ночью, измученная видением повторяющейся картины, я завопила вглубь себя: «Я больше не хочу ЭТО вспоминать!Закройся немедленно!»
Стало спокойно.
Долгое воспоминание завершилось, а потом картинки пошли отрывочно, галопом:
.громогласная женщина: «Кого это ты притащил? Своих кормить нечем!»
.толпа перепуганных детишек в трусиках в приюте, нас проверяет лекарь.
.комиссия из столицы, я в шерстяном платье, которое очень колется, оказалось, что я умею читать и красиво писать.
.меня выбрали учиться в столичном пансионе, я ликующе прощаюсь с унылой серостью приюта, где на воспитанников орали целыми днями и кормили разваренной в жижу кашей.
– Это были вы!
– выдохнула я, глядя на генерала поверх головы матери.
– Я... только что вспомнила. Простите меня.
– Конечно, - мгновенно понял он, - просто случилось недоразумение.
Я качнула головой, не в силах сразу охватить всё обрушившееся и увязать с милым словечком «недоразумение». Мама отступила на шаг, держа меня за руку, повернулась к гостям.
– Ну, мы, наверное, в другой раз завернём, - прогудел начальник, вклиниваясь в невыносимый кавардак в моей голове.
– Идёмте, д’ Артин.
Я оглянулась и схватила их с Дэйсом за рукава. Это было выше меня. Остаться здесь наедине со всем этим было настолько страшно, что хотелось снова всё закрыть. Мама улыбнулась сквозь слёзы:
– Я тебя не съем, Яна. Оставайся. В конце концов, нам всё равно надо поговорить.
Дэйс положил свою тёплую ладонь поверх моих пальцев, судорожно вцепившихся в его форму. Я оглянулась. Он серьёзно смотрел на меня, слегка подняв брови. Стало немного легче от дружеской поддержки.
– Всё хорошо, - кивнула ему, - увидимся позже.