Комендантский час
Шрифт:
— Он может чего-то стоить.
— Не слишком многого.
— И все же, моя королева. Невыгодно портить товар до того, как он попадет на прилавок.
О, меня подняли в статусе до предмета купли-продажи? Так и загордиться недолго. И я бы с радостью рассказал, кто может захотеть меня приобрести, но…
Черт, даже имени блондина не знаю! И блондинки — тоже. Есть, конечно, еще Лёлик, Болек и Жорик, вот только они решений не принимают и принимать не станут. Есть база, о которой мне известно вроде бы многое, но только не где и как ее искать.
Аут. Полный. Если не сказать хуже.
— Ты чересчур заботлив, Рихе. Глаз на него положил?
Уж не знаю, что там на кого покладено, но мужик и бровью не повел. Ни одной.
— Моя королева всегда весьма изысканно шутит.
— Мы не ревнуем. Нас удивляет твоя щепетильность.
А вдруг душа у него такая? Добрая?
— Боль сожмет разум еще сильнее, а это дурно отразится на информации.
Понятно. Только бизнес, ничего личного. Выжать все до капельки, а потом выгодно толкнуть еще и жмых, вот в чем состоит главное жизненное кредо мужика с осьминогом.
— Есть другой способ развязывать языки.
— Мы не хотим знать какой, — хихикнула толстуха, — мы хотим видеть результат.
— Как прикажете, моя королева.
Мужик плавно переместился с того места, где стоял, мне за спину, и я почувствовал на шее что-то холодно-жгучее. Прикасалось к коже оно недолго, всего пару секунд, а потом убралось восвояси, оставив после себя легкое покалывание.
Местный аналог «сыворотки правды»? Если резать и колоть меня никто не собирается, вполне ожидаемая альтернатива. И через энное количество времени я начну метать словами, аки бисером. Ага, перед свиньями. Перед одной безобразно толстой, заплывшей жиром и извалявшейся на клумбе сви…
— Где ты родился?
Какая ему разница? Что это решает? Точка на карте, только и всего.
Где родился, там и пригодился — говорит народ. Говорил. Раньше. Давным-давно, когда переезд из одного города в другой становился целым кругосветным путешествием. Сейчас все не так, все проще и обыденнее.
Она сегодня тут, а завтра будет в Осло…
Нет, Осло — это чужое. Чужбина.
— Где ты родился?
А и правда, где? Название ускользает. Зато память подсовывает охапку всего остального, казалось, благополучно забытого. Как любила говорить бабушка?
— В городе, которого нет.
Переименовали. В который раз подряд. Через год или два, как я появился на свет. Память осталась лишь в документах.
— В колыбели трех революций.
Лихорадило его всегда знатно. Может, потому что с самого начала был экспериментом? Лабораторией. Полигоном. Моделью, чуткой к любым влияниям.
— В северной столице.
Но и это уже в прошлом. Где-то далеко-далеко, запорошенное пылью.
Имперские амбиции могут возникнуть только у того, кто чувствует себя гражданином империи. Провинциальные чинуши, правдами и неправдами прокладывающие себе дорогу наверх, не думают о величии.
Все
— Твоя семья велика?
Семья-то большая, да два человека всего мужиков-то…
Нет, это не про меня. Давно уже не про меня.
Отец. Было ли в нем вообще хоть что-то отцовское? Мы не сидели с удочками на берегу реки. Не гоняли мяч во дворе. Не гуляли по набережной и не разглядывали хищные контуры кораблей.
Он вечно витал в словах. Своих, чужих, только что написанных и похороненных в архивах. Но он никогда не бывал одинок: жена разделяла каждую минуту его жизни. Идеальная пара. Самодостаточная. Не нуждающаяся ни в чем, кроме друг друга.
Семья, говоришь?
— Ее нет.
Я ничего особого тогда не почувствовал. Да и потом тоже. Даже удивления. Авария, и все. Водитель заснул за рулем. Двадцать два пассажира погибли почти мгновенно. Обычное дело, в новостях и то не сообщали.
— У меня никого нет.
Камень на кладбище. Камень стены крематория.
Понятно, что это должно было произойти, рано или поздно. Слава богу, между преждевременной гибелью родителей и закономерной кончиной бабушки успело пройти несколько лет, иначе меня бы разорвало на части. А так… притерпелся.
— Я совсем один.
Наверное, это плохо. Но может быть, и хорошо — тоже?
Не нужно тревожиться. Не нужно заботиться. Вокруг пусто? Зато свободно. Просторно. Как в детстве, когда любая лужайка казалась огромным миром.
Лужайка?
Она ведь совсем рядом, зеленая и цветная. Достаточно протянуть руку. И да, лучше протянуть и пощупать, потому что перед глазами всё плывет.
Тонкие нежные лепестки. Пушистые. Совсем как у…
— Ромашка-ромашка, дай погадаю?
Цветок не хочет отрываться, но я настойчив. Тяну изо всех сил, пока что-то не лопается с противным «чпоком».
— Рихе!
Кто-то кричит? Ну и пусть. У меня сейчас есть дело поважнее.
— Любит. Не любит. Любит. Не любит…
Лепестки закончились. Как-то слишком рано и неутешительно. Неужели она права? Неужели меня никто не любит?
Нет, быть такого не может. Не помню ни одного лица или имени, но совершенно точно должен найтись хоть кто-то. Обязательно должен. Иначе зачем я вообще затеял это гадание?
Нужна еще одна. Вон та, которая выглядит пожирнее.
— Рихе, хватит стоять столбом! Сделай что-нибудь!
Пальцы запутываются в зелени. Она какая-то слишком скользкая, с первого раза не ухватить. И живая. Натурально живая: цветки все время разбегаются в стороны. Или это сама клумба от меня уворачивается?
Врешь, не уйдешь!
— Рихе!
Что-то захлестывает шею.
Лента.
Широкая. Холодная. Мокрая.
Затягивается. А потом давит-давит-давит…
Пол здесь явно неровный: спина чувствует себя неуютно. Ямки какие-то, бугорки. Дырки? Да, пальцы за что-то цепляются. И проваливаются.