Комета Лоренца (сборник)

Хургин Александр Зиновьевич

– Я, - она коротко хохотнула, - когда к свадьбе своей готовилась, все зубы во рту запломбировала. А когда к разводу - аборт сделала. Очистилась, значит, внутренне.

Серега с Сеней слушали ее жуя и глотая - Сеня без особого интереса, наверно, имея устоявшуюся привычку, а Серега - внимательно. Ему казалось, что эта Машка говорит что-то умное и непростое, и ему надо понять ее значительные слова и в них разобраться. Но только он начал понимать и разбираться, Машка сказала:

– Да.
– И сказала: - Люблю начало. За него мы и выпьем.

Серега выпил, Машка тоже пригубила и спросила у него:

– Ну? Права я?

– Да, - сказал Серега. А Сеня сказал, что поэтому ты и новую жизнь каждый месяц начинаешь, никак не начнешь.

Машка

посмотрела на Сеню снизу, но свысока, и сказала:

– Почему не начну? Я новую жизнь начинаю само собой, а старой продолжаю жить само собой.

Они посидели так еще. Поели, побеседовали на разные волнующие темы. Наконец Машка сказала:

– Ну все, - сказала, - "Трабант" зовет.

– Кто зовет?
– спросил Серега.

– "Трабант", - ответила Машка. А Сеня пояснил:

– Машина такая. Автомобиль иностранной марки.

Они вышли из Сениной избушки, автомобиль стоял наверху, на краю оврага. По виду он напоминал горбатый "Запорожец", но был вроде еще меньше и еще уродливее. К тому же его покрывал толстенный слой грязи, на заднем стекле пальцем кто-то вывел: "Тормоза придумал трус". Сеня, увидев это, дописал на крышке багажника: "Маша грязи не боится".

– Правильно, - сказала Машка, - не боюсь. И сказала: - Садитесь. Господа трудящиеся.

Расстояние от Петровки до Ясеня Машка преодолела в пять минут. Сеня как человек, понимающий в автомобильном деле толк, сказал, обернувшись к Сереге:

– Реактивная машина. И Маша - тоже ничего.

Про Машу Сереге говорить было не нужно. Маша ему понравилась с первого взгляда и что с этим делать, он не знал и не мог себе даже представить. Да и Машина машина ему нравилась. Он бы такую себе приобрел. Хотя вообще к машинам никак не относился и не тянулся к ним, как многие другие мужчины.

Дома Машка сразу начала готовить и устраивать праздничный стол, оставив входную дверь открытой настежь. Серега хотел было ее закрыть, но Сеня ему объяснил, что этого делать не следует и что Машка не заперла дверь не из рассеянности, а специально.

– Зачем?
– Серега привык, что люди, придя домой, запирают двери на замок, и считал, что это правильно, иначе не будет от гостей незваных отбоя и, значит, никакой личной собственной жизни не будет. У него вон и при запертых дверях ее не было. Но тут случай частный и причина другая.

На Серегин вопрос Сеня ответил так:

– Сейчас сам все увидишь.

И тут же, как и предполагал Серега, в дверь начали входить люди. Они входили по одному, говоря "у вас не заперто, здрасте", и располагались вокруг стола. А Машка их поощряла, мол, входите, гостями будете. Они отвечали ей "гостями - это мы с удовольствием" и сразу же чувствовали себя как дома.

____________________________

** Название рабочее (т.е. условное) и никакого скрытого смысла не содержит.

6 Откуда в повести столько бездомных собак, можно узнать из приложения No3.

ПРИЛОЖЕНИЕ No3

ОТШИБ

Собаки, коты и кошки спали везде. Зимой - так даже в снегу. Вырывали в свежих пушистых сугробах норы, сворачивались в них калачами и спали, согревая сами себя своим внутренним слабым теплом. А во дворе и в доме они были просто повсюду. И сколько их всего вместе, Петрович не знал ни точно, ни приблизительно. Но знал, что много. Это было видно любому, кто заходил к Петровичу. Хотя к нему мало кто заходил. Так, случайно. Раз в сто лет, а то и реже. Правда, девка какая-то сумасшедшая, неизвестно откуда взявшаяся, стала наезжать в последние месяцы, на машине. Но она приезжала, пожалуй, не к нему, он ее интересовал постольку-поскольку. Да и вообще вряд ли интересовал - он был здесь, постоянно, так сказать, присутствовал, и она принимала этот факт как должное.

Жил Петрович на самом последнем отшибе. За его домом, можно считать, ничего уже не было. Пустое место, не занятое ничем. Не только человек, но и сама природа ничего не расположила

на этом ровном пустом месте. Настолько оно было непривлекательным и неудобным - как на него ни взгляни. Это место, оно опровергало собою известную любому ребенку школьного возраста истину что, мол, природа не терпит пустоты. Здесь она прекрасно ее терпела. А Петрович - ничего, жил тут все свои годы. Еще тогда жил, когда людей вокруг да около кишмя кишело и они не ушли и не уехали ближе к городу, к его многоэтажным бетонным домам с центральным паровым отоплением, к его заводам, дающим всяческую, хоть и нелегкую работу и, значит, деньги, нужные для успешного проживания жизни. А дома города, они тоже в свою очередь расползались во все стороны от центра, планомерно поглощая пригородных людей и сами пригороды, но потом, в какой-то момент своего разрастания, прекратили двигаться на северо-восток, а стали строиться во всех остальных направлениях. И северо-восточная городская окраина так и осталась незастроенной новостройками по сей день. Другими словами, как была когда-то она деревней, так и не изменила своего реального статуса, несмотря на непосредственную близость массивов большого города. Но люди из нее практически все ушли. Так как их силами в основном и разрастался город, и им давали постепенно квартиры в домах, которые они же и строили своими трудовыми руками.

А Петрович, так вышло, остался в своем ветхом частном домике посреди обширной, бескрайней, можно считать, пустоты и продолжал жить в нем, как жил раньше и как жили его отец и мать. Потому что у Петровича не было в руках какой-либо строительной специальности. У большинства его соседей такие специальности были - все они с детства помогали своим отцам что-нибудь строить в округе или в каких-нибудь дальних населенных пунктах, куда издавна принято было ходить на отхожий строительный промысел. А Петрович всегда занимался другим делом. Тем же, между прочим, что и его отец. Таким образом Петрович являлся типичным представителем трудовой ветеринарной династии. А если точнее сказать, то династии ветеринарных фельдшеров. Он и необходимый документ, подтверждающий свою специальность, имел. Бумагу об успешном окончании соответствующего техникума. А работал он в колхозе. В шести километрах от своего дома. Там, в этом колхозе, имелся свинарник и коровник, и Петрович лечил колхозных свиней и коров и проводил с ними профилактическую антиэпидемиологическую работу, направленную против возникновения массовых болезней в среде скота. Лечил он, конечно, и других домашних животных. Но преимущественно этих. Правда, в колхозе он работал в молодые свои годы. Пока колхоз этот не перепрофилировали под кукурузу, признав скотоводчество в нем неперспективным и низачем никому не нужным. Естественно, уважаемая должность ветеринарного фельдшера была правлением колхоза упразднена за полной, абсолютной и окончательной ненадобностью, потому что кукуруза в квалифицированной ветеринарной помощи не нуждается. А потом, по прошествии неумолимого времени, и сам колхоз свое существование прекратил и был переименован в совхоз с новыми прогрессивными функциями и задачами общегосударственного значения и масштаба.

Но Петровичу это было уже безразлично. Он к тому историческому периоду обрел свое постоянное рабочее место в жизни. Хотя и не сразу оно ему далось. Потому что тогда в городе устроиться на работу в ветеринарное лечебное учреждение человеку с улицы и из деревни было не так-то легко и просто. Да и не был Петрович специалистом по кошкам, собакам, хомякам и прочей бесполезной живности. Которую в городских домах и квартирах держали для баловства и любви, и больше ни для чего. Он же по свиньям и коровам в основном серьезно специализировался, ну и еще иногда по лошадям и козам. В городских же лечебницах таких животных практически лечить не приходилось. Там скорее попугая или обезьяну могли принести для излечения. А то и крокодила какого-нибудь экзотического или черепаху земноводную. В городе же много самых разных людей живет, и причуды у них бывают самые разные.