Комиссар Дерибас

Листов Владимир Дмитриевич

Донской молча смотрел, как Смерчинский неторопливо раздевается. Ему хотелось побыстрее узнать новости, но тот проявил выдержку.

После завтрака Смерчинский увел Донского в другую комнату и сообщил:

— Цепляева разговаривала с Муравьевым — это наш руководитель. Он готов вас принять. Просил узнать, есть ли у вас знакомые в Воронеже.

Гость задумался. Покачав головой, сказал:

— Пожалуй, меня здесь никто не знает…

— Тогда, если для вас это не опасно, может быть, мы пройдем в комитет?

Получив

согласие, они вместе отправились в город. Возле особняка на Дворянской, улице Донской остановился, прочитал вслух:

— «Комитет левых эсеров», — с удивлением посмотрел на Смерчинского: — Я думал, что вы поведете меня на квартиру. И вас еще не прикрыли?! Ну и ну…

Вошли внутрь дома, где их поджидал Муравьев. Поздоровались. Донской подошел к столу, на котором в беспорядке лежали брошюры. Муравьев и Смерчинский молча наблюдали, как у него разгорелись глаза.

— Товарищ Муравьев (у эсеров в ходу было тоже обращение товарищ), где мы можем поговорить? — Донской огляделся по сторонам.

— Можно здесь, можно у меня дома, можно на улице. Правда, на улице сейчас холодно. Где вам удобнее?

— Сюда никто не войдет?

— Мы попросим Марию Федоровну закрыть дверь, а Смерчинский подежурит на улице.

— Хорошо.

Донской снял пальто, повесил в углу на вешалку. Вытащил из кармана пиджака письмо, отпечатанное на машинке.

— Вот рекомендательное письмо. Подписали два члена тамбовского губкома эсеров. Вы должны их знать.

Муравьев прочитал. В письме говорилось о том, что губком просит оказать всяческое содействие их представителю Донскому.

— Ну что ж, все ясно. Этих людей я знаю. Какая помощь вам требуется?

— У вас есть связь с Москвой?

— Есть.

— Вы можете связать меня?

Вопрос поставлен прямо. «Связать Донского с Москвой, с ЦК левых эсеров — такой вариант не подготовлен. Конечно, можно пообещать я потянуть, но тогда на этом круг замкнется. Сумеет ли он, Муравьев, проникнуть к антоновцам? Ведь предшественник Донского, Золотарев говорил, что они связаны с антоновцами. Да и кто он, этот Донской? В этом нужно еще разобраться». Муравьев задумался.

— Давайте отложим решение этого вопроса, — предложил он. — Завтра у нас состоится диспут на тему «Народничество и марксизм». Придут члены нашего губкома, я поговорю кое с кем, тогда и решим.

Донской согласился. Договорились, что он поживет у Смерчинского.

На следующий день состоялся диспут. В нем участвовали Муравьев и член губкома РКП(б) Баклаев, которых связывала давняя дружба. Пригласили других членов левоэсеровской организации — тех, кого назвал Муравьев.

Зал был набит до отказа. Стульев не хватало. Пришло немало большевиков, которые не были в курсе дела. Донского усадили на почетное место.

Муравьев и Баклаев заранее договорились, как лучше организовать диспут. Они с полслова понимали

друг друга. У Баклаева был опыт политического бойца.

Особенно трудно на диспуте пришлось Муравьеву. Ничего не сказать нельзя, а много сказать — тоже невозможно. Да и это не отвечало бы его истинным убеждениям. «Знай край, да не падай!» Это было трудно. Он должен был играть, говорить слова, высказывать мысли, которые теперь противоречили его взглядам. Но это нужно было делать, так как в зале сидел Донской. Муравьев еще не знал его роли у антоновцев, но чувствовал, что это птица большого полета.

И Муравьев говорил. Ораторствовал «естественно», «искренне». Эту игру ему облегчало то обстоятельство, что он хорошо знал предмет спора, читал много народнической литературы и сам раньше верил в эти идеи. Краем глаза он наблюдал за Донским, за его реакцией.

Муравьев видел, как тот широко улыбается. Донскому все нравится.

— Вот это да! — шепчет он на ухо Цепляевой. — Вот об этом я Александру Степановичу доложу!

Цепляева не знает, кто такой Александр Степанович, но молчит, не спрашивает — все постепенно прояснится.

Большевики, которых пригласили на диспут, ни о чем не предупредив, недоумевают. «Что это такое? Что происходит? Кто разрешил?» — раздается шепот. «Тс-с, — говорят им. — Вы не беспокойтесь». Высокий молодой человек, редактор воронежской газеты Михайлов, наконец не выдерживает и довольно громко говорит:

— Черт-те что происходит!

Вслед за ним вскакивает группа партийных работников из небольшого уездного городка Боброва. Размахивая руками, они кричат:

— Долой! Мы у себя все это ликвидировали, а тут эта гидра действует! Да мы ее сейчас…

Чтобы не устраивать драку, они покинули зал и отправились к секретарю губкома РКП(б) Носову. У них был такой воинственный вид, что Носов тотчас же принял их. Человек решительный, прямой, он понимал, что товарищи правы, а сказать правду он не имел права. Поэтому отвел глаза в сторону и промолчал. А большевики наседают:

— Вот вам Баклаев ваш. Вместо того, чтобы разогнать, с ними спорит! Ничего себе, большевик!..

— Хорошо. Я поеду с вами на место, — не выдержал Носов.

В «клубе левых эсеров» диспут продолжался. Выступал Муравьев. Воспользовавшись этим, Носов отозвал Баклаева в сторону.

— Пора прекращать, — сказал он тихо. — Большевики протестуют.

— Да и сам вижу, что далеко зашли. Но в зале сидит представитель антоновцев. Как прекратить? Может все дело сорваться…

— Вот что, — предложил Баклаев, — вы накричите на меня. Пригрозите!

Пришлось воспользоваться советом.

— Как вы смеете устраивать такое! Куда вы, товарищ Баклаев, смотрите?! — Носов старался придать своему голосу строгость.

А Муравьев словно ничего не замечает… Как ни в чем не бывало продолжает спорить.