Комиссия
Шрифт:
Но тут вспомнили, что при Елизавете и при Екатерине тоже войны были великие, что поряд-ка и при них не хватало сильно, что Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна были злее Грозного, а Иван Иванович указал, что в елизаветинское царствование ежегодно одна четверть государст-венной казны разворовывалась, и это было как бы даже законом российским.
Дерябин постучал пальцем по столу:
– Ближе к делу, товарищи Комиссия! И вот еще что: я не сильно-то доволен тобою, поручик Смирновский, за твои нонешние необдуманные слова! И все мы
– Что такое?
– Ну, ты узнал о моей ударной группе в шесть человек - честь тебе и хвала, и тут проявил-ся твой военный глаз! Ладно! Но зачем же при всех-то, при Игнашке хотя бы Игнатове, объяв-лять об этом? Зачем?
– Он тоже член Комиссии! Вы же его не выгоняете прочь, он заседает и голосует? Значит, вы ему доверяете?
– Доверие доверию рознь!
– И Дерябин хотел еще что-то объяснить поручику, но его перебил Саморуков:
– Ты бы назвал поименно ударную-то свою шестерочку, начальник охраны! Нам их как-никак, а должно знать! Шестерых девок святых полувятских, дак помним всех, и энту шестероч-ку тоже надобно держать в своем в уме?! А?
Дерябин замялся.
Смирновский, подождав, сказал:
– Неохота тебе говорить, Дерябин? Ну, не говори, ладно. Подумать, так ничего ведь от этого не меняется, кто в шестерку входит! К тому же я ее почти знаю! Ну в одном человеке могу ошибиться, в одном, не более!
Спустя немного вернулся запыхавшийся, очень довольный Игнашка, полушубок сбросил в кухне, шапку снова принес в горницу и повесил над собою на гвоздь в оконном карнизе, сообщил:
– Устинова Николы как не было с леса, так и нету! Говорил же я - нету его! А хозяйка, наша, Зинаида, та в гости к Устиновой к Домне пошла! Сам видел, своими глазами, уходя: обои зашли к им, в избу! Вот уже верно што, вот женский вопрос, дак женский! Хи-хи!
Игнашкино сообщение, должно быть, действительно смутило Комиссию, хотя никто и не подал вида.
Калашников сказал:
– Верно, что ли? Передать бы наши все дела, ну и, само собою, распри тоже, в женские руки? В Зинаидины вот и передать? Я пожизненно дивлюсь как это она своими руками избу держит? В какой такой немыслимой чистоте?. Вы глядите хотя бы вот на этот один цветошный листочек? Вот он - сияет от черенка до наконечника и радуется бесконечно такому существова-нию! Ведь это надо же уметь?
Члены Комиссии поглядели на занавесочки, на комод, на семейные карточки между окнами, на часы-ходики, на всё то, что видели уже множество раз, и опять удивились сиянию всех предметов и всей горницы, тусклому, потому что сумрачно уже было, но все-таки сиянию, а Калашников и еще сказал:
– Мы вот, мужичье, сколь топчемся тут, ранней осенью начали и по сю пору никак не кончим. Окурки кажный божий день, а то и по ночам в цветошные горшки втыкаем, а всё одно - не смогли сделать Зинаиде Павловне беспорядку! Вот руки, дак уж руки!
– Да-а-а...
– вздохнул, протяжно Игнашка.
–
– Игнашка!
– сердито оборвал его Калашников.
– Срамник ты, в самом-то деле, либо кто? Да и Кирилл вон дома - услышит! Неудобство же!
– А што такого? Сами же вон об чем говорите - об женском вопросе! А я дак тольки чуток, и уже неладно, и уже - срамник! Несправедливо же энто!
И тут члены Комиссии снова подобрели друг к другу, не стало ни у кого в глазах зла. Иван Иванович Саморуков и тот, хотя по возрасту и глядел не слишком участно, зато - понимающе.
Даже Дерябин улыбнулся тонкими своими губами, прикрыл глаза и сказал:
– А ведь верно! На фронте, бывало, приснится солдатику, будто на жениной руке поноче-вал, и уже счастье! Он об этом счастье после дружку своему, когда оне из котелка вдвоем хле-бают ложками, потихоньку рассказывает... У вас, у офицерства, поручик, не так же ли бывает?
– У всех так же!
– кивнул Смирновский.
– Даже удивительно, что у всех!
Как раз в этот момент Саморуков глянул в дворовое, запотевшее от непогоды окно и с удивлением, даже с испугом каким-то сказал:
– Зинаида-то, хозяйка-то, запрягает кудай-то? Запрягла уже. И вроде одна в нонешнюю непогодь?!
К окну тотчас прильнул Игнашка и тоже сообщил:
– Устиновский кобель рядом с ей зачем-то? И торопятся обои!
Иван Иванович встал, открыл дверь в кухню, спросил:
– Кирилла? Ты дома?
– Я дома, Иван Иванович!
– быстро, но тихо и как-то неуверенно отозвался Кирилл. Он только что вошел в дом со двора, но как будто и сам не знал - дома он или нет.
– Пошто спрашиваете?
– Бабу-то куды послал? Погода хужее худой!
– А она сама, Иван Иванович. И даже не сказалась куда-зачем.
– Может, сурьезное што? Когда сурьезное - позвала бы вот мужиков комиссионных помочь ей?!
– Да уехала она уже - слышите?
Верно: скрип тугих полозьев доносился со двора и нетерпеливый собачий лай.
Иван Иванович почесал свое низкое плечо:
– И ворота не закрыла за собой? Не закрыла ведь? А от тебя не пахнет ли чем, Кирилла? Самогоном не разит ли?
– Ну, самую што малость, Иван Иванович. Воскресенье же...
– еще тише отозвался Кирилл и отошел в дальний угол кухни.
Иван Иванович неопределенно пожевал губами, вернулся на свое место в горнице. Сказал:
– Мужики! Вы сколь уже заседаете в Кирилловой избе - без конца, без края! А как-то слишком не видно в ей хозяина. Вроде тень его заметная, а самого нет... Энто, скажу я вам, нехорошо!
– Ну и что?
– пожал плечами Дерябин.
– Он, Кирилл, наперед всего на свете деревом занимается. Столярством. Мы его в охрану лесную утвердили, а он шага туда одного не сделал - настолько сильно занятый своим делом. Пусть его, когда так!