Комиссия

Залыгин Сергей Павлович

А в доме Круглова собираются другие люди, богатей, - у тех свои планы и расчеты на жизнь. Совершенно свои!

Удивительно, как люди больше всего любят заниматься тем делом, которое они меньше всего понимают и умеют!

Всё без конца переделывают жизнь, а поглядеть бы хоть раз на человека, мастера этого дела. Высокий он или низкий? Лысый или курчавый? И чтобы он показал бы свой продукт: "Вот как я произвел, вот как я сделал! Ну не загляденье ли?! Ну где на моем продукте хотя бы один огрех, одна царапина?" Нет, не встречал такого мастера Устинов. Ни разу в жизни.

Конечно, люди меняются, а дети не могут жить, как деды их

жили, но зачем же шалить-то с каждой жизненной переменой? Почему Круглов Прокопий и Веня Панкратов занимаются этим делом? Или они умнее Николая Устинова? Нет, что ни говори, а только не очень умный и не бог весть какой умелый Половинкин нынче больше всех казался Устинову по душе! Половинкин, когда понял, что не знает дела, - плюнул да и от него прочь. Честно! И даже разумно.

Устинову хотелось нынче простоты и ясности, как никогда в жизни. Он и всегда-то до нее страшный был охотник, но теперь без нее стало ему невмоготу - как без воздуха, как без самой жизни!

И вспомнился ему случай, как однажды он чуть было не ухватил эту простоту, чуть не взял ее обеими руками!

В одиннадцатом году было, в тот самый раз, когда техники с железной дороги звали Устино-ва на строительство, обещали положить жалованье пятьдесят пять рублей со сверхурочными.

Устинов тогда нарочно пригласил техников ночевать на сеновале и утром, только господа проснулись, пошел к ним изложить догадку. Грамотные же люди, понятливые. И к Устинову отнеслись хорошо, оценили его высоко.

Техники, только что проснувшись, лежали на свежем сене, из прохладных глиняных кружек пили утреннее парное молочко.

Устинов спросил у старшего:

– Узнать бы ваше имя-отчество? Вчерась беседу мы вели на предмет теодолита и других понятий, а имя-отчество ваше не узнано осталось. Нехорошо!

– Тезки мы с тобою!
– ответил старший, потягиваясь на сенце: - Зовут меня Николаем. А отчество - Сигизмундович. Понятно?

Устинову было совсем непонятно, однако он кивнул утвердительно.

– А на какой предмет я тебе понадобился?
– поинтересовался старший.

– Вот именно, - обрадовался Устинов, - опять же о предметах у меня соображение! Значит, так: существует фигура такая - круг называется...

– Существует!
– согласился Николай Сигизмундович.

– А еще имеются в природе палочки. Который раз - длинные-предлинные.

– Прямые...
– подсказал старший.

– Но иной же раз оне слишком короткие, чтобы быть прямыми. Глазом не видать.

– Тогда это точки...

– И не точки и не прямые, а вернее всего - коротенькие палочки.

– Ну-ну. И что же из этого следует?

– А следует вот что, господин старший техник: кроме круглешков и тех палочек, которые пущай будут правдашными прямыми, кроме их, на свете нет ничего более!

– Вот так история!
– удивился старший и поставил кружку с молоком на щербатую доску сеновального настила.

Товарищ его, у которого не хватало зубов, тоже вытаращил на Устинова и глаза и беззубый свой рот.

– Энто с первого разу кажется - будто история! А присмотреться - так истинная правда и нонешняя существенность, - заверил Устинов.
– Ей-богу! Взять любой и кажный предмет, вот хотя бы энту травинку, хотя бы энтот мой палец - он весь очерчен либо прямой линией, либо кривой. А кривая, она что? Она обязательно часть какого-нибудь круга! Хотя огромного, в величину земного шара, хотя крохотного, не видимого глазом, но круга! Лепесток взять. Кривая

на нем уже не одна, то есть много их. То есть часть одного круга переходит в часть другого круга, но всё одно тут заложены круги и прямые, прямые и круги! И так во всем. Во всем, сказать, мире, который живой и мертвый! Да!

– Да?!

– Да!
– подтвердил Устинов.

– А как же быть с паром? Или с дымом? У них-то нету твоих кружочков? И палочек? Как с ними-то быть, Николай Леонтьевич?

– Пар и дым, а еще и вода - тут, правда, одне точки. Но даже и оне стремятся в фигуру, в какое-нибудь облако. Хотя об них, об тех сплошняком бесформенных предметах, у меня речь может быть и впереди, когда позволите, Николай Сикиз...

Тут Устинов, припомнить, так споткнулся на слове, на этом самом месте, а старший усмехнулся и сказал ему:

– Ну-ну! Давай дальше!

– Дальше вот как: вы бочку с обручами наблюдали?

– Наблюдал. Приходилось.

– Бочка в обруче своем находится неподвижно. Почему? Потому что бочка - круг, а обруч - тоже круг, того же почти размера, того же, правильно ежели сказать, диаметра. Но как только обруч станет во сколь-то разов больше своей бочки - она сразу же зачнет в нем кататься. Бочка уже воспринимает обруч как почти прямую, а круг и прямая обязательно вызывают движение! Верите ли, господин старший техник, я нисколь не удивился, когда действительно понял о Земле, что она круглая и бесперечь катится вокруг Солнца! Так и должно быть, а вовсе не иначе, тут опять же закон и порядок движения круга по прямой линии! И даже по кривой, когда ее изогнутость слишком малая в сравнении с тем предметом, который по ей двигается! К тому же, сказать, слишком уже длинных прямых линий, может, и вовсе нету на свете, и кажная прямая мало-помалу, а сгибается, делается кривой, старается выйти на круг и вернуться к самой себе, то есть замкнуться. Отсюдова и получается всякое движение, как по местности, по воде и по воздуху, так и всё иное прочее: хотя бы и движение человека от плода к ребенку, от ребенка - к взрослому. Тоже свой круг.

– Система мироздания?

– Вот-вот, Николай Сикиз... Вот как сказывается у человека учение: ученый то же самое видит, как и малограмотный, но слова сразу же найдет к увиденному правильные: миро здание!

– Ну, положим... А как же быть с богом? Где он у тебя, Николай Леонтьевич? В твоем мироздании?

– Он у меня вот где: в самом большом круге! В котором умещается всё остальное. Который настолько большой и великий, что он - это уже прямая для всего на свете остального, и потому всё остальное может по ему двигаться и бесконечно в том наибольшем круге повторяться... Повторяться в рождении детей от родителей, лета - от весны, зимы - от осени, в ветре и в течении, в самых разных предметах. Потому у бога и нет лика, что он - самый громадный и необозримый круг. У всех святых есть, у его - нету!

Николай Сигизмундович встал и снял с гвоздика на стропиле форменную свою тужурку - он до этого момента в нижней белоснежной рубашечке находился и на белой же простынке, которую Домна гостям постелила. Не торопясь надел тужурку, обернулся к Устинову и сказал ему:

– Ладно! Я согласен: кладу тебе даже и не пятьдесят пять, а шестьдесят рублей в месяц со сверхурочными! Включая полевые! Кладу, бог с тобой! Если уж ты такой головастый и очень хитрый мужик! Теперь доволен? Окончательно?

Устинов молча спустился с сеновала, быстро и молча запряг Моркошку и уехал со двора.