Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

¹¹А кстати.«Глупые места» наводят Онегина на мысль о населяющих их «глупых людях», вроде г-жи Лариной, которая «проста», — оттого «кстати».

^11–14Невозможный немецкий «перевод» Боденштедта дает вот какую версию:

«Lensky! Die Larina ist schlicht, Aber recht h"ubsch f"ur ihre Jahre; Doch ihr Lik"or, wie schlechter Rum, Steigt mir zu Kopfe, macht mich dumm». <«Ленский! Ларина проста, Но вполне

недурна для своих лет; Вот только ее наливка, как скверный ром, Ударила мне в голову, ничего не соображаю»>.

Редкий случай, когда переводчик не просто выдумывает наливку, но она еще и ударяет ему в голову, что якобы происходит и с говорящим.

V

Скажи: которая Татьяна?» — «Да та, которая, грустна И молчалива какъ Свтлана,   ⁴  Вошла и сла у окна.» — «Не ужъ-то ты влюбленъ въ меньшую?» — «А что?» — «Я выбралъ бы другую, Когда бъ я былъ какъ ты поэтъ.   ⁸  Въ чертахъ у Ольги жизни нтъ, Точь въ точь въ Вандиковой Мадон: Кругла, красна лицомъ она, Какъ эта глупая луна ¹²  На этомъ глупомъ небосклон.» — Владиміръ сухо отвчалъ И посл во весь путь молчалъ.

¹Скажи: которая Татьяна?Начиная с этого места, Татьяна будет все время присутствовать в главе Третьей, за вычетом тех двух мест, когда в рассказ непосредственно вторгается автор с обещаниями в будущем написать роман в прозе (XI–XIV) и рассуждениями о кокетках в сравнении с Татьяной (XIV, XXV), о писании писем, о дамской грамматике (XXII — XXIII, XXVII–XXX); кроме того, есть еще «Песня девушек», собирающих ягоды (хореический трехстопник с долгими окончаниями), и завершающее отступление (XLI, 9–14).

^1–12См. коммент. к главе Четвертой, 5–14.

^2–4Подразумевается шедевр Жуковского «Светлана» (1812), строфы II, строки 3–4 («Молчалива и грустна / Милая Светлана») и XVII, строки 1–2 («села… / Под окном Светлана»). Это — баллада в двадцать строф по четырнадцать строк каждая, с рифмой по принципу сонета (babaceceddiffi), написанная двумя хореическими размерами — четырехстопником (восемь строк с мужскими рифмами b, с, d, f) и трехстопником (шесть строк с женскими рифмами а, е, i). Мне часто приходило в голову, что онегинская строфа Пушкина возникла под влиянием этой необычной сонетной строфы у Жуковского, хотя, разумеется, хореический ритм с перебоями и введение трехстопника с женскими рифмами в четырехстопник с мужскими создают мелодию, вовсе не напоминающую «ЕО».

Баллада начинается сценой гадания девушек (как и в «ЕО», глава Пятая, VIII), которые «ярый воск топили» («Светлана», 1, 8), «клали перстень золотой, / Серьги изумрудны», (1, 10–11, 14, см. мой коммент. к главе Пятой, VIII), а также использовали «зеркало с свечою» (IV–VI). После всех этих ухищрений появляется суженый, и в следующих девяти строфах пародируется «Ленора» Бюргера с ее женихом-мертвецом, скачущим во весь опор. Все пригрезившееся предстает как невинный сон, который под конец баллады развеивается в пленительных утренних лучах — свет восхитительной реальности прогоняет дикие кошмары ночи, и возлюбленный Светланы после годичного отсутствия возвращается к ней живым и здоровым.

В «ЕО» есть и другие отзвуки «Светланы». Так, заключительные шесть строк баллады Жуковского и, в частности, слова «как приятный ручейка / Блеск на лоне луга», предсказывают описание пейзажа в духе Ленского (в особенности глава Седьмая, VI), в то время как отдельные детали занятным

образом отзываются в сне Татьяны (глава Пятая).

Пушкин и прежде вдохновлялся девичьим образом, который создал Жуковский. В 1814 г. наш поэт адресовал своей сестре Ольге Пушкиной послание в 121 строку четырехстопного ямба, вопрошая, смотрит ли она «в темну даль / Задумчивой Светланой» (строки 45–46). См. также мои коммент. к главе Пятой, Эпиграф и X, 6 и к главе Восьмой, IV, 7–8.

⁹Точь в точь в Вандиковой Мадоне.В первом издании читалось не «точь-в-точь», а «как у» (фр. «comme chez»), требовавшее родительный падеж (мадоны) — в ущерб рифме.

Согласно Гофману (1923), Пушкин обдумывал варианты не только с Рафаэлевой, но и с Перуджиновой, прежде чем остановиться на Вандиковой. Среди религиозных картин Ван Дейка (сэр Антони Ван Дик, или Ван Дейк, 1599–1641), таких как «Мадонна с четками» в Oratorio del Santissimo Rosario в Палермо, или «Мадонна с младенцем» в Лувре, или «Святое семейство с куропатками» в петербургском Эрмитаже, ни одна не представляет особого интереса.

Пушкин любил слово «мадонна». Бартенев в тетради для записей [46] отмечает, что (утраченное) письмо 1830 г. к Елизавете Хитрово (1783–1839) сообщало о предстоящей женитьбе на «мадонне, у которой косит глаз и рыжие волосы» («j''epouse une madonne louche et rousse»). Пушкинские нежные, сочетающие несочетаемое упоминания о жене как о «косой мадонне» запомнились и другим мемуаристам (по Бартеневу — княгине Вере Вяземской).

^10–11Кругла, красна лицом она, / Как эта глупая луна.Старинное значение прилагательного «красный» — «красивый», и для меня «красна лицом» означает «пригожа», а не «краснолица». Красное, т. е. отливающее красным оттенком, лицо означает приступ грубого бешенства, или же высокое кровяное давление, или вспышку гнева, или нахлынувшее чувство стыда и т. п., так что употребленный в этом смысле эпитет был бы явно неподходящим, чтобы с его помощью охарактеризовать румяную Памелу или румяную мадонну, подразумеваемую Онегиным. Он и без того уже был довольно груб. Описывая прелестное личико Ольги, Пушкин пользуется словом «румянец» и производным от него — «румяная»: так, в зачеркнутом черновом варианте (над небрежно набросанным рисунком, изображающим в профиль графа Воронцова, чей эполет чокается с черновиком строки 13) можно угадать слова «румяна и бела». «Красная девица» означает «красавица», а Красная площадь, знаменитая древняя площадь в Москве, повергала несколько поколений иностранных корреспондентов в изумление, когда они узнавали, что ее название означает не «красное по цвету», а «замечательно красивое место».

46

Отдельные места из нее опубликованы Цявловским в книге «Пушкин» («Летописи государственного Литературного музея», кн. 1, Москва 1936, с. 491–558).

Моя трактовка смысла этих строк подкрепляется сравнением с луной, означающей здесь прекрасную в своей законченности сферическую форму (луна «кругла и красива»), воспеваемую поэтами, — в общем именно ту яркую луну, которая внушала меланхоличную любовь Ленскому в главе Второй, XXII, 8–12. Ни в одном черновике луны нет, как не отыскать ее и в беловой рукописи, однако можно предположить, что вариант со строками о луне все-таки имелся, на основании любопытного пассажа в письме (опубликованном в «Архиве братьев Тургеневых») Вяземского Александру Тургеневу и Жуковскому от 6 янв. 1827 г. (за девять месяцев до публикации главы Третьей), в котором строки 11–12 строфы V приводятся в таком виде:

Как ваша глупая луна На вашем глупом небосклоне, —

причем «ваша» означает второе лицо множественного числа (т. е. «луна, которую воспеваете вы, поэты»). Эта поэтическая, обобщенная луна, конечно, не может иметь какого-либо цвета, да и сравнение красного лица с красной луной означало бы, что лицо цветом напоминает помидор, а не розу. Мне хорошо известно, что в написанной в 1819 г. «Русалке» (семь четырехстопных восьмистрочников ямбом, описывающих историю русалки и монаха) Пушкин, рисуя картину летнего вечера, когда над озером туман, в строке 14 упоминает луну или полумесяц, который в облаках кажется явно красным («И красный месяц в облаках»), однако это не Аркадия, как в главе Третьей «ЕО», а Оссиановский пейзаж (например, в «Суль-малла с Лумона»).