Комментарии
Шрифт:
Потому что в прозе, например, можно стыковать даже мусорные фактуры, работать будут уже и соотношения, а в поэзии как? Там надо быть четким, что означает полное включение в язык: делать ему любой upgrade, даже ломать его можно, но вывести в состояние упаковочной пленки – никак. С чем останешься? Проблема должна была как-то разрешиться. Учитывая, что здесь не бывает законченных достижений, они не предполагаются, под ключ ничего не сдается. Там жизнь, состоящая в принятии всякий раз все более сложных анатомий.
Осенью 2007
Это будет позиция отчужденного посредника, вариант «Дирижаблей», выведенная вовне, отчужденная и парящая точка, о чем сказано вполне конкретно:
«Только б расслабиться и пренебречь надзором…Почти без креплений оставлена повсеместная высота.Остался б и я посреди атмосферы в покалывании озона,на кривоугольном стуле, если б у дирижабля испарились борта.– Я с вами, исчезающе малые величины!»Другой вариант, изнутри: коммуникатор производит вход в переживание. Это вариант посредника в самом тексте. Намеренное производство затруднений при чтении, может быть. Если посмотреть его стихи от 2005, примерно, года, то там видно: другая фактура, но тот же персонаж-посредник, что и раньше, давно. Им является сама строка. Некоторый модуль, представляющий автора – предъявляющий автора – внутри самого стиха. Это как модерн с его «линией Орта», в пафосном варианте – «удар бича» (см. решетки парижского метро).
Некоторый гибкий модуль. Не так, что лишь обозначающий свое присутствие, но вводящий свою меру и – фактически – динамику в окружающее пространство. Он окажется посредником между автором и производимым текстом, его из себя, собой организуя. Это сильный метод, вообще: так можно упорядочить любой хаос, не организуя его директивно и структурно.
Так в тексте может присутствовать автор, – не как человек и даже не как автор данного стихотворения.
Здесь требуется не просто привычный какой-то изгиб авторского почерка – это означало бы только инерцию повторения. Но осознанное и разрабатываемое понимание того, что вот именно это что-то и является посредником. Вот такая линия, такой поворот, такие стыки ритма, эта серия звуков. Тогда его поведение становится главным, не вспомогательным – требуемым лишь для привязывания новой фактуры. Он может уже работать с чем угодно, использовать даже физическое тело автора. «Наркоз»:
«Истошной чистоты диагностические агрегатырасставлены, и неведение измеримо.Плиточник-рак, идущий неровным ромбом и загребаяраствор, облицовывает проплывающих мимо.Но ты, Мария, куда летишь? Камень сдвинут уже на передний плани его измеряют. Ещё спят, как оплавленные, каратели.Наркоз нас приводит в чувства – марлевый голубой воланпадает на лицо. Мы помним, когда очнулись, а не когда утратили…»Тут, будто бы, возвращение к старому варианту «…это полное разъединение и тишина, ты был тотчас рассеян и заново собран в пучок, и – ещё раз щелчок! – и была тебе возвращена пара старых ботинок и в воздухе тысяча дыр уменьшающихся». Нет, в 80-е была поймана внутренняя позиция. Да, она и есть основа для реализации своего отсутствия, но она не может быть коммуникатором. Посредничает тут другое, вот это традиционное, вроде бы, для Парщикова выкручивание фразы, реализуемое уже осознанно – полагаю – в качестве коммуникатора, выделяемого автором себе же места нахождения в своем тексте. Фактически «линия Парщикова»: «агрегаты расставлены», «неведение измеримо», «рак-клеточник» – жестко оформляя именно его присутствие и посредничество в этом деле. В деле собственной смерти – в том числе. Конечно, «мы помним, когда очнулись». Но только теперь и «когда утратили» – там внутри тоже мы. Здесь в продолжение «Наркозу» – «Стража» (указано: «По мотивам «Воскресения Христа» Пьеро делла Франческа»):
Конец ознакомительного фрагмента.