Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Шрифт:
XI–XXI, 6: Сон. Он содержит несколько интересных структурных элементов. Кипучий поток — это преувеличенный во сне идиллический ручей у скамьи, на которую упала Татьяна, убегая от Онегина в гл. 3, XXXVIII, 13. Рядом с маленьким притоком этого идиллического ручья похоронят Ленского в гл. 6, XL, 9. Та же речушка (или ручей) символически разделяет Татьяну и Онегина. Она переходит его во сне с помощью большого медведя, оказавшегося Онегину кумом, точно так же, как по-медвежьи толстый генерал, муж Татьяны, появляющийся в восьмой главе, оказывается онегинским родней и другом. Чудовища из сна, сидящие за столом, где хозяйничает Онегин, тематически повторяются в образах ряженых гротескных гостей на именинах Татьяны предсказывается ссора Онегина с Ленским, и Татьяна в ужасе просыпается.
XXI, 7—14:
XXII–XXIV: Она погружена в книгу, толкующую сны. Описывая способ, каким Татьяна ее приобрела у бродячего книжного торговца, Пушкин по ходу дела вспоминает еще один роман госпожи Коттен — «Мальвину», героические поэмы о Петре Великом и французского писателя Мармонтеля, автора нравоучительных повестей.
XXV–XXXVI, XXXIX–XLII, XLIV–XLV: Риторический переход «Но вот» вводит вторую главную тему этой песни — именины Татьяны. Восход 12 января описывается в юмористической манере, как пародия на торжественную оду Ломоносова. Хотя добродушные трубные звуки, похоже, намеренно устанавливают контраст трагическим интонациям кошмарного сна Татьяны, их веселость оборачивается всего лишь приветной маской, и в конце XXV что-то в самом ритме приезда гостей зловеще напоминает нам ряд других действий (лай, хохот, пенье и т. д.), описывающих поведение чудовищ на фантастическом пиру в Татьянином сне. В XXVI, 9—11 возникает литературная ссылка на Буянова, героя поэмы, принадлежащей перу пушкинского дяди. В XXIX двери раскрываются настежь: приезжают Онегин и Ленский. Это третий визит Онегина к Лариным, по крайней мере, за полгода. Кажется, его трогает ужасное замешательство Татьяны и он весьма зол на Ленского, который говорил о скромном семейном обеде, а вместо этого привез его на огромный кошмарный пир с уродами-соседями, которых Онегин избегал во второй главе. Начерченные им мысленно карикатуры, может быть, не так уж отличаются от страшилищ и чудовищ Татьяниного сна. В XXXII, когда вносят цимлянское, появляется автобиографическая метафора, связанная с девушкой, за которой ухаживал Пушкин, Зизи (полное имя Евпраксия), чьи именины совпадают с Татьяниным днем. Праздничный обед продолжается с конца XXVIII до начала XXXV. Затем гости играют в карты, а после им подают чай, и тут в «профессиональной» реплике «в сторону» (XXXVI, 9—14) Пушкин замечает, что он, пожалуй, говорит о еде и питье не меньше Гомера. Интонация начинает напоминать первую главу, с ее перечислением светских развлечений, а словечко «брегет» (верные часы), дважды встретившееся в первой главе, вновь звучит мелодичным напоминанием. В XXXIX начинается бал, который, как признается автор, он до сих пор не удосужился описать, поскольку отвлекся на рассуждения о ножках некогда любимых дам. Обещание вырвать из романа сорняки отступлений (автобиографических, «профессиональных» и философских) не вполне выполняется Пушкиным в пятой главе, хотя он ограничивается несколькими довольно краткими вставками (например, стихами, посвященными Зизи, или дидактическими наблюдениями о моде в конце XLII). Особенно любопытно отметить, что в этой песни практически нет тех резких, искусственных риторических переходов, которые встречаются в других главах: поток повествования в ней удивительно естествен. Вихрь вальса и веселый гром мазурки, звучащие теперь в XLI и XLII, появляются как некая компенсация за скудость изображения бала в гл. 1, XXVIII, и с дрожью узнавания неожиданно ощущается трагическая атмосфера сна Татьяны, когда Ленский в ревнивом негодовании видит, как Онегин флиртует с Ольгой (XLIV), и, полный решимости на следующий же день вызвать Онегина на дуэль, покидает праздник (XLV).
Глава шестая
Глава шестая состоит из сорока трех строф: I–XIV, XVII–XXXVII, XXXIX–XLVI. В центре — дуэль на пистолетах между Ленским и Онегиным. Она происходит 14 января, через два дня после именин и (как подразумевается) накануне предполагаемой свадьбы Ленского и Ольги. Описание рокового утра начинается в XXIII (10–14), а к концу XXXV тело Ленского уносят с места дуэли — таким образом, основное действие занимает всего двенадцать строф. Первые три строфы продолжают тему именин, после чего начинается прелюдия к дуэли: на сцене появляется секундант Ленского (IV–XII), затем следует последняя беседа Ленского и Ольги (XIII–XIX) и его последняя поэтическая ночь (XX–XXIII).
I–III: Ленский уехал, после ужина уезжает и Онегин. Оставшиеся гости устраиваются на ночлег в доме Лариных, разместившись от сеней до верхнего этажа. Одна Татьяна не спит; она занимает свое любимое место у освещенного луной окна. Реакция Татьяны на нежный взгляд Онегина и на его странное поведение с Ольгой описывается в III.
IV–VII: «Вперед, вперед!» — риторически обращается Пушкин к своей истории и вводит нового героя, исправившегося буяна Зарецкого, о чьем бурном прошлом и мирном настоящем рассказывается в этих четырех строфах.
VIII–IX: Онегин мало уважает Зарецкого, но любит с ним поговорить, и потому совсем не удивлен, когда утром 13 января Зарецкий наносит ему визит. Таков естественный переход к повествованию о вызове, который Ленский поручил своему секунданту, Зарецкому, передать Онегину.
X–XII: В течение трех строф Онегин испытывает недовольство собой оттого, что принял вызов, а Ленский, напротив, с радостным облегчением узнает, что Онегин готов драться.
XIII–XIX: Рассказ о последнем вечере Ленского, проведенном с Ольгой, прерывается авторской речью «в сторону» в XVIII, страстным зовом, обращенным к судьбе: если бы Татьяна знала, что Онегин и Ленский… если бы Ленский знал, что Татьяна… и так далее.
XX–XXIII, 8: Эти три с половиной строфы посвящены последней вдохновенной ночи Ленского. Он читает вслух свои стихи, точно пьяный друг Пушкина поэт Дельвиг. Текст последнего стихотворения Ленского, обращенного к Ольге (в сущности, эпилог к тем элегиям, которые он писал ей в альбом с непременным могильным памятником на полях), сохранил Пушкин, третий герой романа, и этот текст за вычетом первых двух стихов цитируется в XXI, 3—14 и XXII. Его положение — как бы пробное в строгом равновесии двух писем, структурно ему эквивалентных: письма Татьяны в третьей главе и письма Онегина в восьмой. Далее следует «профессиональное» рассуждение на тему того, что «романтизмом мы зовем» (XXIII, 2–4).
XXIII, 9—XXVII: Роковое утро 14 января. Поединок назначен примерно на семь утра (см. XXIII, 13–14). Онегин выезжает к месту дуэли по крайней мере часа через полтора после Ленского, который уехал из дому около 6.30. На месте поединка Онегин появляется в строфе XXVI. «Враги стоят, потупя взор».
XXVIII: «Враги!» — это восклицание служит традиционным переходом к другому авторскому зову, сходному по тону с тем, что звучал в XVIII. Давно ли они были близкими друзьями? Неужели они не должны помириться? Заключает строфу дидактическая критика ложного стыда (XXVIII, 13–14).
XXIX–XXX: Первая из этих двух строф рассказывает о том, как заряжают пистолеты и отмеряют положенное число шагов; вторая — о самой дуэли.
XXXI–XXXII: Две строфы, весьма интересные с точки зрения стилистической. Пушкин описывает смерть Ленского языком, намеренно совмещающим классицистические и романтические метафоры: снеговая глыба спадает по скату гор, дыхание бури, увядание цветка на утренней зape, потухший огонь на алтаре, опустелый дом.
XXXIII–XXXIV: Пушкин обращается к читателю в связи с дуэлью Эти две дидактические строфы продолжают тему XXVIII.
XXXV: Тело Ленского увозят с места поединка.
XXXVI–XXXVII, XXXIX: Риторический переход «Друзья мои, вам жаль поэта» ведет к следующим трем строфам (четырем в рукописи), где даются различные варианты того, как сложилось бы будущее Ленского, останься он в живых.
XL: Риторический переход «Но что бы ни было, читатель» ведет к описанию могилы Ленского — скорее в Аркадии, чем на северо-западе России.