Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Шрифт:
[XXXII]
Черновая рукопись (2382, л. 17 об.).
14 И был печален мой приезд. — Всю весну 1824 г., с последней недели марта по первую неделю мая, новороссийский генерал-губернатор граф Воронцов в своих письмах из Одессы в Петербург шумно требовал от министра иностранных дел графа Нессельроде избавить его от неприятного и неудобного г-на Пушкина («D'elivrez-moi de Pouchkine!»), «слабого подражателя Байрона» — а заодно автора остроумных эпиграмм и обожателя графини. Врач Воронцовых, д-р Вильям Хатчинсон, оказался, при всей своей неразговорчивости, глухоте и плохом французском, интересным собеседником, о его «уроках чистого атеизма» Пушкин написал приятелю, письмо перехватила полиция, а его безнравственное содержание побудило царя внять просьбе Воронцова [926] . Пушкин, со своей стороны, уже давно изнемогал от воронцовской спеси, англомании и грубой предвзятости. 22 мая поэту было приказано заняться нашествием саранчи под Херсоном, Елизаветградом и Александрией. На следующий день ему выдали четыреста рублей на дорогу (по рублю на милю, почтой), но проехал ли он больше первых 120 миль (до Херсона), неизвестно, и оригинальная картина, на которой Пушкин из повозки с отвращением руководит побиванием полчищ насекомых ветками тополя и обработкой почвы негашеной известью, историкам не досталась. 7 июня жена одного из его ближайших друзей, княгиня Вера Вяземская, с детьми (шестилетним Николаем и двухлетней Надеждой) приехала в Одессу и стала конфиденткой пушкинского романа с графиней Воронцовой. Та 14 июня отплыла с супругом в Крым; вернулись они 25 июля, а два-три дня спустя Пушкину сообщили, что ему, уволенному с 8 июля с государственной службы за «дурное поведение», надлежит отправиться в имение матери Михай- ловское Вечером 30 июля он последний раз был в одесской Итальянской опере и слушал «Il Turco in Italia» Россини (1814). На следующий день, с тем же дядькой, которого брал с собой из Петербурга больше четырех лет назад (с Никитой, сыном Тимофея Козлова), он выехал в Псковскую губернию. Проехав Николаев, Кременчуг, Прилуки, Чернигов, Могилев, Витебск и Опочку, 9 августа Пушкин прибыл в Михайловское, где застал родителей, брата, сестру и двадцать девять человек прислуги. Его отношения с родителями, особенно с отцом, всегда были прохладными, и эта встреча вызвала лишь обилие взаимных претензий. 4 октября псковский гражданский губернатор Борис Адеркас доложил генерал-губернатору Псковской губернии и Остзейских провинций (маркизу) Филиппу Паулуччи о том, что Сергей Пушкин согласился сотрудничать с правительством и принять на себя обязанности надзора за поэтом. Эта слежка отца за сыном привела к чудовищной ссоре между ними, и приблизительно 18 ноября родители Пушкина уехали в С.-Петербург; сестра Ольга уехала неделей раньше, а Лев Пушкин увез в столицу беловую рукопись ЕО на первой неделе ноября.
926
Или, быть может, «глухим философом», упомянутым в пушкинском письме, был некий Вулси, преподаватель английского языка в Ришельевском лицее в Одессе (Собр соч 1962, IX, с 432) (Примеч. В. Н.)
[Предпоследняя строфа]
Беловая рукопись (ПБ 18, л. 8).
Между «XXXII» строфой и этой — явный пробел по меньшей мере еще в одну строфу. Дружба, о которой Пушкин пишет здесь, в стихах 8—10 (в отличие от просто приятельства, которое подразумевает весь тон строфы XXXI), — это та искренняя привязанность
[Последняя строфа]
Беловая рукопись (ПД 169). Датирована. «18 сент. Болдино 1830».
6—11 Младым Языковым воспетый… Очаровательным стихом… — В начале лета 1826 г. двадцатитрехлетнего поэта Николая Языкова, изучавшего философию в Дерпте (Дерпт, или Дорпат, самодовольно именовался «Ливонскими Афинами»), его университетский товарищ Алексей Вульф привез в Тригорское (поместному Воронич), имение своей матери Прасковьи Осиповой, деревенской соседки Пушкина (см. мой коммент. к гл. 5, XXXII, 11). Здесь, в последней строфе, Языков выходит на поклон к публике — дублером Ленского (см. гл. 4, XXXI).
Стихи Языкова кипуче-звучны и претенциозны (его четырехстопный ямб — подлинное пиршество скадов), но и мысль, и чувство в них пронизаны пресной обыденностью. Наш поэт в своих стихах и письмах восхищался Языковым, однако я не уверен, что тот (в своей переписке завистливо злословивший об Онегине) был рад, когда знаменитый приятель уравнял его элегии с творениями однозначно бездарного Ленского (гл. 4, XXXI, 8—14).
Стихи Языкова нам здесь интересны лишь постольку, поскольку запечатлели картину деревенской жизни Пушкина. Языков посвятил несколько стихотворений Пушкину, Тригорскому и даже пушкинской няне. «А. С. Пушкину», 1826, стих 1–4:
О ты, чья дружба мне дороже Приветов ласковой молвы, Милее девицы пригожей, Святее царской головы!Дальше Языков вспоминает только что прошедшее «золотое» лето, когда они с Пушкиным (стих 10) —
Два первенца полночных муз —заключили «поэтический союз», в то время как горячая жженка (приготовленная юной Зизи — Евпраксией Вульф; стихи 17–21) —
…могущественный ром С плодами сладостной Мессины, С немного сахара, с вином, Переработанный огнем, Лился в стаканы-исполины.Все это занимает сорок строк и заканчивается так:
Теперь, когда… …простодушная Москва, Полна святого упованья, Приготовляет торжества На светлый день царевенчанья, — С челом возвышенным стою Перед скрижалью вдохновений И вольность наших наслаждений И берег Сороти пою!В том же году в более длинном «Тригорском» (посвященном Прасковье Осиповой) Языков снова воспевает те же места:
…Сороть голубая, Подруга зеркальных озер —и радости купания:
Как сладострастна, как нежна Меня обнявшая наяда!И наконец, еще в одном стихотворении, посвященном П. А. Осиповой в 1827 г. (стихи 17–19, 24–30){238}:
И часто вижу я во сне И три горы, и дом красивый, И светлой Сороти извивы. ………………………………………… И те отлогости, те нивы, Из-за которых, вдалеке, На вороном аргамаке, Заморской шляпою покрытый, Спеша в Тригорское, один Вольтер и Гете и Расин, Являлся Пушкин знаменитый…