Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Шрифт:
«Несчастный Людовик! Потомок шестидесяти королей судом приговорен к смерти на плахе. Надменный тиран! Несправедливость порождает несправедливость… Невинный Людовик ответил за грехи множества поколений…»
55 «Падет» и «падут» в стихе 87; как и везде у Пушкина, этот глагол («пасть») стоит в будущем времени вместо настоящего («падает», «падают») — для краткости и выразительности.
<…>
57—64 В строфе говорится о «наполеоновой порфире»; эти слова пометил сам Пушкин на полях копии, переписанной для Николая Тургенева в 1817 г. Позже отношение поэта к Наполеону существенно изменилось, в соответствии с романтическим поветрием того времени. Что это за «дети»? Мне известны лишь племянники Наполеона: маленький Наполеон Шарль Бонапарт,
66 Звезда полуночи… — «Полуночь» означает не только полночь, но и (в поэтическом языке) север.
69 …задумчивый певец… — Согласно «Запискам» Вигеля (1864) и письму Николая Тургенева Петру Бартеневу (1867), эту оду, или часть ее, Пушкин записал (разумеется, по памяти — поэты на людях не творят) на квартире Николая Тургенева, который жил тогда в Петербурге на набережной Фонтанки, напротив Михайловского замка (также известного как Инженерный замок), куда ночью 11 марта 1801 г. вошли при всех своих регалиях разгоряченные за ужином шампанским убийцы, направлявшиеся в спальню Павла I.
73 Клио — истеричная муза истории.
86 Янычары — общее название турецких солдат, более конкретно — солдат-рабов султана. Здесь в расширительном значении: убийцы.
89—96 Томашевский на с. 170 пишет, что эту строфу Пушкин «приписал позднее». Впервые ее напечатал Герцен в «Полярной звезде», кн. II (Лондон, 1865) В последней строке «вольность» стоит рядом с «покоем» — сочетание, которое останется пушкинским идеалом до конца его жизни (см. коммент. к стихам 20–21 «Письма Онегина» в гл. 8 и к гл. 8, XLVIIIa в начале «Отрывков из „Путешествия Онегина“»).
XIII
3 …искра пламени иного… — С этого стиха Пушкин начинает излагать свою версию декабризма. Несмотря на то что себя поэт (безосновательно) причислял к заговорщикам, манера его повествования до отстраненная: большинство фактов словно взято из документов, а не из собственных наблюдений.
«Союз благоденствия», тайный союз образованных молодых дворян, созданный для противостояния тирании и крепостничеству, был образован в 1818 г. и просуществовал до 1820 г. Он являл собой древо блага, произраставшее в умеренном, несколько масонском климате. Стволом его было благоденствие Отечества; корнями — добродетель и единение; ветвями — филантропия, образование, справедливость и социальная экономия. Союз был отчетливо националистическим. Его тяготение к литературе как к инструменту просвещения отвечало здравому смыслу XVIII в., среди прочего он рекомендовал в своем уставе «приличие [фр. la d'ecence] выражений, а более всего непритворное изложение чувств высоких и к добру увлекающих». Его отношение к правительству носило благородный характер сдержанно-неодобрительного ропота. Печать «Союза» изображала улей с роящимися вокруг пчелами. Рассеянными отблесками этой организации были кружки наподобие «Зеленой лампы».
«Союз благоденствия» предшествовал образованию двух тайных обществ — Северного и Южного. Их деятельность привела к уже описанному мною неудавшемуся государственному перевороту 14 декабря (отсюда «декабристы») 1825 г. на Сенатской площади Санкт-Петербурга. 27 ноября в столицу пришло известие о смерти Александра I, последовавшей 19 ноября 1825 г. в Таганроге, в течение двух следующих недель никто достоверно не знал имени преемника. Наконец Константин, брат Александра и законный наследник трона, отрекся от власти, и царем был объявлен второй брат, Николай. Декабристы воспользовались междуцарствием. Они намеревались свергнуть существующий режим и провозгласить конституцию. За обнародованием манифеста должен был последовать Великий Собор (законодательное собрание). Само
Для отвода глаз инсургенты объявили своей задачей поддержку Константина (против его брата Николая), но истинной их целью было создание либерального правительства. Утром 14 декабря 1825 г. солнце взошло в девять часов четыре минуты; через пять часов пятьдесят четыре минуты ему предстояло зайти. Повстанцы со своими солдатами, общим числом 671 человек, собрались на площади. Было очень холодно; кроме образования плотного каре, никаких особых действий не предполагалось. Руководители хотели призвать Сенат огласить их обращение к народу, но от самого народа ничего не требовалось, ему отводилась лишь роль классической декорации, сочувствующего фона. К тому же в умах солдат возникла трогательная путаница между «Константином» и «конституцией». План рушился с самого начала Избранный диктатором восстания князь Сергей Трубецкой на площади так и не появился. Самые отважные из заговорщиков неожиданно утратили присутствие духа и впали в странную апатию. Впрочем, один из них, поручик Каховский, выстрелил и убил графа Милорадовича, обратившегося с речью к войскам. Около пяти вечера пушки правительства без труда положили восстанию конец; 121 участника судили сразу же, пятерых из них приговорили к четвертованию, позже замененному повешением. Тридцать один человек должен был быть обезглавлен, но приговор заменили сибирской каторгой. Остальных осудили на различные сроки ссылки и тюремного заключения. Пятерых повешенных осудили за следующие преступления: полковника Павла Пестеля (р. в 1794) за покушение на убийство членов императорской фамилии (см. коммент. к XVII, 9); поручика Петра Каховского (р. в 1797) за то же и вдобавок за убийство графа Милорадовича и полковника Стюрлера; подпоручика Кондратия Рылеева (р. в 1795), подпоручика Михаила Бестужева-Рюмина (р. в 1803) и подполковника Сергея Муравьева-Апостола (р. в 1791) за покушение на цареубийство. Их казнили 13 июля 1826 г. в Кронверкском бастионе Петропавловской крепости (в Петербурге, на северном берегу Невы).
Находившийся в Михайловском Пушкин узнал о казни 24 июля. На следующий день он получил письмо (предположительно от Туманского) с известием, что больше года назад в Италии скончалась Амалия Ризнич, за которой он ухаживал в Одессе. Совпадение это зашифровано в его пометке на нижних полях первой беловой рукописи стихотворения (МБ 3266), посвященного памяти госпожи Ризнич (29 июля, шестнадцать строк, чередование четырехстопного ямба и александрийского стиха, рифма baba); вот его начало:
Под небом голубым страны своей родной Она томилась, увядала; Увяла наконец, и, верно, надо мной, Младая тень уже летала…Вероятно, примерно к тому же времени относится знаменитый рисунок пером в тетради 2368, л. 38, впервые опубликованный Венгеровым в 1906 г. в брокгаузовском издании сочинений Пушкина и с тех пор неоднократно обсуждавшийся и воспроизводившийся [945] . На листе теснится дюжина профилей, среди которых комментаторы узнают отца и дядю нашего поэта. Вверху на полях Пушкин изобразил бастион и пять болтающихся на виселице человечков. Этот же рисунок повторен, немного детальнее, внизу страницы. Над верхней виселицей, в самом верху листа, можно разобрать неоконченную строку:
945
Например, у А. Эфроса: Лит. насл., 1934, т 16–18, с. 944–946 (Примеч. В. Н.)
Слова «шут на» зачеркнуты, а первые четыре слова повторяются ниже, под рисунком.
Я перевел «шут» обобщенным «clown» («паяц»), но возможно и более точное слово. Мне кажется, Пушкину здесь виделся образ «шута на нитке» — марионетки, фр. pantin, куклы на веревочке. Сравнение повешенного с дергающимся шутом привычно. Напрашивается пример (приведенный у Цявловского в книге «Рукою Пушкина», с. 159–160) из поэмы Майкова «Елисей», стихи 419–420 (см. коммент. к гл. 8, Iа, 3), где Зевс грозит страшной расправой всякому вассалу, который не поспешит на его зов: