Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Шрифт:
25 сентября 1702 г., через месяц после приезда в Турцию, Петр Толстой писал графу Федору Головину, министру иностранных дел: «…константинопольский житель, породою рагузенин, Сава Владиславов [sic], как вам известно, человек добрый, ныне по обнадеживанию моему поехал с товаром в Азов, а из Азова к Москве <…> Он всеконечно в странах сих Московскому государству благопотребен»{305}
Осенью того же года Владиславич прибыл в Азов с изрядным грузом оливкового масла, хлопка и ситца и, наконец (к первой неделе апреля 1703 г), добрался до Москвы, где привезенные им тайные донесения очень расположили к нему Петра I.
Захватив в обратный путь соболя, горностая, русскую лису (с белым воротником и рыжую) и волка (московского и азовского), он вернулся в Константинополь в 1704 или в начале 1705 г., а летом 1705-го опять отправился в Азов и Москву, везя новый ситец, новые тайные депеши от Петра Толстого и живой подарок царю{306}.
Ясно, что Ганнибала получили в период между двумя поездками Владиславича из Константинополя. Судя по письму
Первые годы Ганнибала в России (1706–1716)
К приезду Ганнибала в Россию у Петра I в самом разгаре была шведская кампания, с военными действиями в Польше, имевшими переменный и призрачный успех. С 8 июля по 1 августа 1705 г.{307} он оставался в Вильно и приехал в Москву (из Гродно) 19 декабря 1705 г., где пробыл до 13 января 1706 г., а затем через Смоленск отправился обратно, дабы поупражняться в военном деле. В Москве он развлекался устройством анатомического и биологического музея, перед которым разбил ботанический сад. Несомненно, арапчонок пришелся ко двору как очередная диковина. В июле — августе 1706 г. Петр посетил Киев и, снова отправившись на север, поспел в «Питербурх» (или в «Парадиз», как он ласково звал только что заложенный город) как раз к увлекательному зрелищу первого наводнения — 11 сентября 1706 г. Забавнее всего был вид людей, жмущихся на крышах полузатопленных домишек.
Петр снова оказался в Вильно (на обратном пути из Варшавы в Петербург) 24 сентября 1707 г. и пробыл там до 10 октября. Именно тогда и окрестили самое меньшее четырнадцатилетнего абиссинца, получившего при крещении имя Петр{308}. Почти в то же время (27 сентября 1707 г.) его царственный крестный намарал записку о наречении потомства Лениты или Ленты (от лат. «lenis» — «кроткий» или «lentus» — «цепкий», «медлительный») — английского мастиффа; двумя годами ранее (30 июня 1705 г.) в Полоцком монастыре царь натравил эту собаку на Феофана, слишком невоздержанного на язык монаха-униата из ордена св. Василия, а потом сам разрубил его надвое саблей. Псевдоклассические клички семи щенков, безусловно переведенные царем из какого-то расхожего сборника имен, звучат в обратном переводе с неуклюжего русского языка Петра так Пиррус (рыжий), Эос (заря), Аэтон (яркий), Флегетон (пылающий), Паллада, Нимфа и Венера. Фамилию Аннибал, в конце концов доставшуюся арапу, тоже мог придумать просвещенный монарх, хотя есть и другие предположения{309} (см. ниже «Ганнибал и Аннибал») Судьбу молодых мастиффов можно проследить по другой записке, писанной две недели спустя (10 октября 1707 г.), в которой царь приказывает найти из числа его иностранных подручных какого-нибудь умельца для обучения собак всяким фокусам, например снимать шляпу, вскидывать игрушечный мушкет, маршировать в воду с боевой выкладкой.
В то время, по сообщениям западных наблюдателей, повторное или первое крещение и детей и взрослых при петровском дворе состояло в троекратном обливании холодной водой с головы до пят. Если Ганнибал родился абиссинским князьком, его должны были крестить при рождении, так как Абиссиния приняла христианство на шесть веков раньше России, но вполне вероятно, что в плену турки сделали его мусульманином («побасурманили» на тогдашнем русском), что бы под этим ни подразумевалось. Вопрос этот, однако, совершенно праздный, поскольку, во-первых, на взгляд русских любой африканец был язычником и, во-вторых, обряд, который свершился над малолетним арапом в Пятницкой церкви в конце сентября или начале октября 1707 г. (а не в 1705-м, как почему-то выбито на памятной доске){310} с восприемниками Петром I и Христиной Эбергардиной, женой Августа II, короля Польского{311}, производился в буйной и фарсовой атмосфере царского двора, где чмокались уроды на своих потешных свадьбах, а шуты возводились в губернаторы Баратарии. Кажется, за несколько месяцев до крещения какие-то усердные придворные и впрямь попытались женить арапа: в письме из Польши от 13 мая 1707 г царь пишет советнику Автоному Иванову, что он против брака арапа, — видимо, с дочерью негра в услужении какого-нибудь вельможи, или с карлицей, или с домашней дурой, с шутихой. Для гена, участвовавшего в создании Пушкина, минута эта была критической, и царь заслуживает благодарности за выправление путей судьбы.
Теперь, когда лучи света истории стали понемногу проливаться на предмет нашего исследования, мы наконец можем отказаться от утомительной затеи обсуждения бурлескной и помпезной «Немецкой биографии», полной всяческого вздора, — довольно уж я цитировал и пересказывал ее! Перейдем к анекдотам о юности Ганнибала.
Самый известный рассказан с нелепейшими подробностями в «Немецкой биографии» и с индивидуальными отклонениями повторен Голиковым и Пушкиным. Суть его в том, что молодой Абрам, став пажом (или помощником пажа) у царя, спал в соседней комнате и доказал свою сообразительность, переписывая наброски указов, которые его господин царапал ночами на грифельной доске{312}.
Среди серии пушкинских заметок, озаглавленных «Table Talk» («Застольные разговоры», 1836–1837), восьмая, опубликованная посмертно в 1873 г. в «Вестнике Европы», о которой Пушкин пишет, что «анекдот довольно не чист, но рисует обычаи Петра», — гласит: «Однажды арапчонок, сопровождавший Петра I в его прогулке [отвергнутое
В документе от 20 декабря 1709 г. (приводится у М. Вегнера, с. 23) есть место: «По приказу [царя] деланы кафтаны: Якиму карле и Абраму арапу, к празднику Рождества Христова, с камзолы и штаны. Куплено сукна красного обоим по осьми аршин… им же пуговиц медных» {313} . Е. Шмурло (1892) туманно говорит о каких-то документах, где «три раза упоминается Абрам вместе с царским шутом Лакостой» {314} . Это Иан Декоста или, точнее, Ян д'Акоста, любимый придворный шут Петра, крещеный еврей родом из Голландии [990] . В другом анекдоте говорится, что как-то летом приблизительно 1715 г., накануне отплытия царя из С.-Петербурга в Ревель, царский врач Лесток [991] и камергер Жонсон [992] , два весельчака, увидя, что царский дурак, Тюриков {315} , заснул на палубе, сыграли с ним шутку в духе той эпохи: присмолили ему длинную бороду к голой груди. Проснувшись, бедный шут взвыл, прервав занятия царя по прокладке курса и порке матросов, и тот, затопав по палубе, налетел на невинного Ганнибала и в ярости немилосердно отстегал его линьком {316} . За обедом шалуны не могли удержаться от смеха при виде понурого мавра. Когда добрый царь, тоже любитель порезвиться, узнал причину веселья, то расхохотался и сказал Абраму, что поможет делу, закрыв глаза на следующую его провинность.
990
Он был человек способный и потомок известного марранекого рода (да Коста, или Мендец да Коста), бежавшего в XVII в из Португалии и осевшего в Италии, Голландии, Англии и других странах Ян д'Акоста, бывший в Гамбурге юристом, искал жизни по пестрее и, найдя в русском консуле покровителя, последовал за ним в Московию. Царь, будучи в восторге от его остроумия, сделал его графом и отдал ему бесплодный остров у финских берегов (Примеч. В. Н.)
991
Веселый нрав этого авантюрного французского дворянина (графа Жана Армана де Лестока, 1692–1767, известного также под именами «Герман Лесток» и «Иван Лесток», иммигрировавшего в Россию в 1713 г.), пришелся по нраву царю, который несмотряя на это, случалось, изрядно колотил его. У царя-деспота от громового хохота до яростного рыка был один шаг С другой стороны, доктор Лесток вечно издевался над шутами, тогда как царь питал к своим дуракам особую нежность. В 1719 г у Лестока возникли неприятности с д'Акостой, дочь которого он соблазнил Петр изгнал своего весельчака-лекаря в Казань, на восток России, где Лесток и проживал до воцарения Елизаветы Источником же морской истории является сборник «Anecdotes» (London, 1792), с анекдотами о русских обычаях и т д Его анонимно опубликовал друг Лестока, франко-немецкий писатель Иоганн Бенедикт Шерер (он же Jean Benois Scherer, 1741–1824), приехавший в Россию около 1760 г. и устроившийся во французское посольство (Примеч. В. Н.)
992
Сын ливонского архитектора, (Примеч. В. Н.)
Вот, пожалуй, и все, что я смог найти в изданных материалах относительно первых десяти лет Ганнибала в России. Можно отбросить как семейную выдумку пассаж «Немецкой биографии», где утверждается, что «правящий единокровный брат» Ганнибала поручил младшему брату отправиться в Константинополь и выкупить Абрама, что, не найдя его, брат этот поехал в Петербург, везя дары в виде «ценного оружия и арабских рукописей», удостоверявших княжеское происхождение Абрама, что последний не пожелал вернуться к язычеству и что брат пустился обратно «с большой скорбью с той и другой стороны». Едва ли есть нужда напоминать, что ни один абиссинский вельможа не проехал бы в Московию через Турцию, не попав там в рабство, и что история ничего не сообщает о вольном абиссинце, предпринявшем подобное путешествие в начале XVIII в.
Похоже, царь действительно иногда брал арапа в путешествия или кампании, но едва ли во все походы, как считает семейная традиция. Стилизованный молодой арап в более или менее турецком облачении мелькает, как призрак, на аллегорическом фоне — держа боевого коня или гроздь винограда — на нескольких портретах Петра I. Он есть на гравюре, выполненной Адрианом Шхонебеком (скончался в 1705) с утраченной картины, написанной около 1704 г.{317}; он стоит чуть сзади по правую руку царя, который на этот раз щеголяет в костюме французского короля. Я не уверен, что в датировке гравюры или смерти ее создателя нет ошибки Но если принять эту дату за верную и арапа на картине за Ганнибала, то следует предположить, что или его привез Рагузинский в первую поездку в Москву (1703), или же он изображен, так сказать, заранее — на основании вестей, пришедших в Москву из Константинополя. арап среди челяди символизировал верх роскоши и пышности, и, должно быть, царь ждал подарка к новому, 1706 г от своего посла с не меньшим нетерпением, чем груза сирени и лилий.