Коммодор Хорнблауэр
Шрифт:
Да, вряд ли какой-нибудь мужчина смог бы привести лучшее доказательство своей любви к жене, чем он — пожертвовать чувством собственного превосходства, но для ее спасения он должен был притвориться, что пал жертвой морской болезни, хотя на самом деле это было не так.
Барбара сразу же приняла озабоченный вид.
— Мне так жаль, любимый — сказала она, кладя руку ему на плечо — надеюсь, ты не собираешься вернуться? Это было бы очень неудобно — особенно теперь, когда ты собираешься принимать командование.
Хитрый план Хорнблауэра сработал: получив пищу для размышлений о гораздо более важном предмете, чем поведение ее желудка, Барбара сразу же забыла обо всех своих неприятных ощущениях.
— Надеюсь, я выдержу всю эту процедуру, — ответил Хорнблауэр; он попытался изобразить улыбку —
— По местам стоять, к швартовке! — проревел капитан люггера и Хорнблауэр, взглянув вверх, вдруг с удивлением обнаружил, как близко они уже подошли к корме «Несравненного». Несколько парусов было поднято на носу линейного корабля, а его бизань-марсель работал назад, устанавливая «Несравненный» под некоторым углом к ветру, что давало люггеру возможность подойти с правого, подветренного борта. Хорнблауэр сбросил лодочный плащ и стоял открыто, так, чтобы быть хорошо видным со шканцев «Несравненного»: хотя бы для поддержания репутации Буша, он не хотел бы прибыть на борт без соответствующего предупреждения. Затем он повернулся к Барбаре.
— Время прощаться, дорогая, — сказал он.
Ее лицо было бесстрастным, как лицо морского пехотинца на смотру.
— До свидания, любимый! — проговорила она. Ее губы были холодны и она стояла прямо, не пытаясь подставить их для поцелуя. Хорнблауэру показалось, что он поцеловал мраморную статую. Вдруг она встрепенулась.
— Я позабочусь о Ричарде, дорогой. О нашем ребенке.
Никакие другие слова Барбары не смогли бы внушить Хорнблауэру большую любовь к ней. Он сжал ее руки в своих.
Люггер привелся к ветру, его паруса заполоскали, и в следующий момент он уже был прикрыт от ветра мощным бортом двухдечного линейного корабля. Хорнблауэр взглянул вверх: беседка — «боцманский стульчик» болталась за бортом «Несравненного» в готовности к спуску на палубу люггера.
— Уберите эту беседку, — крикнул он и бросил капитану люггера: — подведи нас вплотную.
Хорнблауэр не хотел, чтобы его подняли на палубу сидящим на «боцманском стульчике»: для принятия командования это было бы не слишком впечатляющее начало — коммодор, сидящий на доске с болтающимися во время подъема ногами. Люггер вздымался и опадал на волнах под самым бортом линейного корабля; окрашенные белой краской орудийные порты «Несравненного» находились на уровне плечей Хорнблауэра, а внизу кипела зеленая вода, сжатая корпусами судов. Наступал критический момент: если он сорвется и упадет в море, то его втащат на палубу промокшего насквозь, в парадном мундире, отекающем водой — это, пожалуй, будет еще хуже, чем появиться перед подчиненными на «боцманском стульчике». Оставив плащ лежать на палубе люггера, Хорнблауэр поглубже надвинул шляпу, передвинул шпагу на перевязи за спину и одним прыжком преодолел несколько ярдов, разделявших оба судна. Вцепившись в деревянную обшивку пальцами рук и упираясь ногами, он полез вверх по борту «Несравненного». Взбираться было трудно только первые три фута — затем завал борта значительно облегчил задачу. Хорнблауэру даже удалось остановиться и перевести дыхание, прежде чем завершить свое путешествие торжественным вступлением через входной порт и восшествием на палубу «Несравненного» со всем достоинством, приличествующим коммодору.
Это был кульминационный момент его карьеры. Хорнблауэр уже привык к почестям, которые ему отдавали как капитану — боцманские помощники свистели в дудки, четверо фалрепных помогали сойти с трапа, наряд морских пехотинцев взяли мушкеты «на караул». Но сейчас он был коммодором, принимающим под свою команду эскадру, поэтому его встречали шестеро фалрепных в белых перчатках, для встречи был выстроен весь отряд морской пехоты линейного корабля с оркестром, длинная двойная шеренга боцманских помощников с дудками, а в конце этой шеренги — множество офицеров в полных парадных мундирах. Как
— Доброе утро, капитан Буш, — Хорнблауэр приветствовал старого друга как можно более официальным тоном и протянул ему руку со всей сердечностью, допускаемой строгой флотской дисциплиной.
— Доброе утро, сэр!
Буш опустил руку от края треуголки и схватил руку Хорнблауэра, с трудом пытаясь изобразить, что вкладывает в это рукопожатие не дружескую симпатию, а лишь профессиональное уважение к офицеру более высокого ранга. Хорнблауэр отметил, что рука Буша тверда как раньше — производство в капитаны не сделали ее мягче. Если бы он был Бушем, то даже и не пытался бы сохранить лицо бесстрастным. Его голубые глаза сияли от радости, а резкие черты лица смягчила улыбка. Хорнблауэру и самому было труднее обычного сохранять внешнюю невозмутимость.
Краем глаза Хорнблауэр заметил моряка, быстро выбирающего сигнальный фал. Темный комочек свернутого флага быстро поднимался по мачте. Когда он достиг топа, моряк сильно дернул за фал и комочек превратился в широкий коммодорский вымпел. Как только он развернулся на мачте «Несравненного», клубы порохового дыма и раздался звук пушечного выстрела — первого из салюта в честь нового коммодора. Это была вершина церемонии: сотни и тысячи морских офицеров могут прослужить всю жизнь, но так и не увидеть своего вымпела, не услышать пушечного салюта в свою честь. Теперь Хорнблауэр уже не смог сдержать улыбки. Последняя сдержанность покинула его; он встретился взглядом с Бушем и от души рассмеялся, а Буш захохотал вместе с ним — совсем как пара мальчишек, которым удалась особенно озорная проделка. Было необыкновенно приятно знать, что Буш не просто рад опять служить вместе с ним, но что ему просто приятно, что Хорнблауэру по-настоящему весело.
Буш бросил взгляд за фальшборт по левому борту и Хорнблауэр выглянул вместе с ним. Рядом стояли остальные корабли эскадры: два неуклюжих бомбардирских судна, два больших шлюпа с корабельной оснасткой и грациозный маленький тендер. Клубы дыма, появляющиеся у их бортов, почти сразу исчезали на ветру, а вслед за этим доносились раскаты пушечных выстрелов, приветствующих коммодора. Буш окинул их посуровевшим взглядом, проверяя, все ли соответствует принятой церемонии, но его лицо снова расплылось в широкой улыбке, когда он удостоверился, что все в порядке. Наконец, прозвучал последний выстрел салюта — по одиннадцать с каждого корабля. Любопытно, что простая церемония подъема вымпела коммодора обошлась его стране в пятьдесят фунтов или около того, — и это в то время, когда она ведет жестокую борьбу с тираном, подчинившем себе всю Европу. Последние звуки труб завершили церемонию; команды судов вернулись к исполнению своих повседневных обязанностей, а морские пехотинцы взяли ружья «на плечо» и двинулись со шканцев, их сапоги громко стучали по палубе.
— Прекрасные минуты, Буш, — сказал Хорнблауэр.
— Воистину прекрасные, сэр.
Теперь предстояла церемония представления офицеров корабля; Буш подводил их одного за другим. На первый взгляд, все лица были одинаковы, но Хорнблауэр знал, что уже через некоторое время индивидуальные особенности каждого из офицеров станут известны до самых мельчайших и, зачастую, скучных подробностей.
— Надеюсь, мы еще познакомимся поближе, джентльмены, — наконец проговорил Хорнблауэр, облекая свою мысль в вежливую словесную форму.