Коммутация (сборник)
Шрифт:
— Мне тяжело, Аркашенька, — она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. — Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу… Если бы ты знал как мне… Я не могу… — она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
— Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек, — я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
Мы стояли неподвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Наконец мы разжали объятия, Юлька
Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку — она шла по обочине с белым платком в руке.
Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела оживать — то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Но завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Наконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал — мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась непреклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Наконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
— Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
— Не надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
— На отца писать?
— И на отца не надо. Может на Юльку?
— На кого?
— Это я так, про себя. Сейчас звякну, — я снова потянул к себе телефон и набрал юлькин номер.
В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
— Добрый день, акционерное общество «Витязь».
— Юлю позовите пожалуйста.
— Сейчас. Юлька! — опять хохот.
Наконец я услышал голос Юльки.
— Але?
— Юль, привет, это опять Аркадий…
— Привет, — она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
— Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.
— Почему на меня?
— Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Надо просто приехать с паспортом.
— Аркадий, я не могу, — твердо сказала Юлька и непривычное «Аркадий» резануло слух.
— Почему?
— Не могу и все. Не могу, — ей явно не хватало слов.
— Ну хорошо, тогда пока? — я был растерян.
— Прощай, — тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.
— Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим
— Не надо, — сказал я зло. — Я не бросался под танк с гранатами.
— Ну тогда может быть тебе это и не очень нужно? — осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил. — В такой-то момент?
— Нет, так не пойдет. Вот что — надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
— Ты хочешь чтобы я написал в договоре «программу модуля выполнил фонд мира»? — произнес Михалыч с мягкой иронией.
— Действительно, не получается, — огорчился я.
— Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно…
— Мне не доверяешь, — закончил я фразу. — И есть тому причины.
Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
— Алло? Алло?
— Чего ты кричишь, это Аркадий.
— Какой? — растерялся Баранов.
— Никакой. Галкин. Где Глеб?
— Никого нет, пятница, Глеб на даче, я тут… мы… слушай, а я думал ты уже… это…
— Нет пока. А с кем ты там? Есть кто-нибудь из наших? — не хотелось отдавать деньги Баранову.
— Ну ты ее не знаешь… — замялся Баранов.
— Хорошо, — я решился. — Паспорт у тебя с собой?
— А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу…
Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: «пишите: Баранов».
— Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? На халяву?
— Да! — тут же вскинулся Баранов. — Ты мне в наследство что ли?
— Ну типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович с ведомостью. Михаил Германович — запомнил? Нет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Ну пока. И проверь там все внимательно.
Я встал и повернулся к Михалычу.
— Прощайте, Михаил Германович.
— Зря ты так, Аркашенька.
— Не зря.
— А кто такой Баранов?
— О, это такой Баранов, которого обмануть как меня никому не удастся.
— Аркашенька, но так получилось…
Михалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
— Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что — я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
— Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
— С Барановым? — я усмехнулся. — Попробуйте. Но лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте, — и я вышел на улицу.
— Ты позоришь нашу семью! — кричал отец, расхаживая вдоль окна по своему обыкновению.
— Интересно чем?
— Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
— Я прощаюсь с миром, имею право.
— Похороны были почти неделю назад!
— Это мое личное дело и никого не касается.
— Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!