Коммутация (сборник)
Шрифт:
Сначала Дмитрий Борисович не понял, затем ему почудилось еле заметное движение руки в кармане Кучкова и вдруг сердце пронзила острая боль и в ушах зазвенело. Ноги стали ватными и подкосились, Дмитрий Борисович сполз на покрытие крыши, прислонившись спиной к бортику, багровая туча над головой, казалось, стала обволакивать все вокруг.
— С Долгоденствием тебя! — повторил Кучков.
— Фиг тебе! — из последних сил прохрипел Дмитрий Борисович и вскинул руку, неимоверным усилием воли
Лицо Кучкова безумно исказилось — стало ясно, что все его поведение было наигранным и на самом деле он сам страшно боялся. Кучков прыгнул в сторону, за мачту, но вдруг откуда-то сверху со щелчком хлыста хлынула узенькая молния багрового огня и тут же исчезла. Все длилось секунду, и прежде чем мир окончательно потух, Дмитрий Борисович успел заметить расплавленные кое-где рожки мачты и под ней черную обгоревшую яму на том месте, где стоял Кучков…
— Мам, смотри что это на небе?
— Пэмела, ты опять сюда пришла? Что там еще на небе?
Далеко за горизонтом светится яркое желтое зарево. Оно выделяется в вечереющем небе и освещает рваные перья облаков. Странные длинные тени ложатся от него повсюду.
— Что это? — мама удивлена.
— Вы видели? — произносит отец, входя в комнату. — Красота-то какая! Это наверно тот самый «Город Антарктида» заработал.
— А, действительно… Ладно, уходите все, я работаю. Пэм, детка, иди в комнату, мы слетаем туда в следующие выходные.
Пэм не слышит. Она зачарованно смотрит в оконное стекло на яркое веселое зарево. В ее глазах бесконечное счастье.
ЧЕТВЕРТЫЙ ЯРУС
Рождественская сказка
М.Т.
До Нового года оставалось не больше часа, из-за прикрытой двери гостиной доносился звон посуды и смех гостей, но здесь, в детской, было тихо и наряженная елка выглядела сурово и торжественно.
Первым нарушил молчание заяц, висевший на четвертой ветке снизу. Это был пожелтевший заяц с барабаном, он был сделан из папье-маше и раскрашен давно уже выцветшими красками.
— Эх, — вздохнул он. — Разве ж мы раньше так встречали?
— А чего не нравится? — тут же повернулся к нему здоровенный румяный шар, расписанный золотыми цветами. — Ты, дед, висишь, никто тебя не трогает. Какие проблемы?
— Да радости никакой нет, — вздохнул заяц и плюнул вниз.
— Я сейчас не понял, — сказал румяный шар. — Какой тебе радости не хватает? Может мне сплясать?
Заяц вздохнул и ничего не ответил. Зато вступил в беседу потертый стеклянный огурец — коренастый и толстостенный.
— Да тьфу
— Это свинство, — тихо сказал заяц, вытирая барабан.
— Радости ему… — подала голос стеклянная тыква. — А поживи как я! В самой глубине, у ствола! А я, между прочим, инвалид, я на левый бок треснутая!
— И тьфу на тебя! — сказал огурец и плюнул в тыкву.
— На тебя самого тьфу! — взвилась тыква и плюнула в огурца пару раз.
— Вот оно и видно что треснутая, — сказал огурец и постучал по ветке.
— По башке себе постучи! — рявкнул вдруг кто-то сверху и сразу все загалдели.
— Вау! Нас здесь плющит не по детски! — закричали издалека маленькие жестяные колокольчики, скрытые ветвями верхнего яруса.
— Раньше с такими не церемонились! — проорала тыква. — Раз — и к стенке! К стенке бы повесили! На дальнюю сторону елки!
— Простите, я прослушал — кого? Уж не меня ли? — спросил заяц.
Вместо ответа тыква плюнула сначала в зайца, затем в огурца, но в огурца не попала.
— Это свинство, — тихо сказал заяц.
— А кому сейчас легко? Я может тоже из последних сил цепляюсь, — проворчал огурец и поскреб крепкими ладонями по ветке.
— Хватит орать, Новый год скоро! — снова рявкнул голос сверху и все утихло.
— А я же ничего и не говорю, — сказал заяц в наступившей тишине. — Я только говорю что раньше все были как-то добрее что ли… А теперь сволочь на сволочи!
— Я сейчас не понял. Ты кого сволочью назвал? — повернулся румяный шар и плюнул в зайца.
— Не связывайся ты с ним, — сказал огурец и плюнул в зайца, — это ж коммунист!
— А что, коммунист — это так плохо? — подскочила на месте тыква, но ударилась боком о ствол и прикусила язык.
— Я разве коммунист? — сказал заяц. — Я наоборот говорю — власть сменилась и ничего не изменилось. Как висели, так и висим. Иногда местами меняют. А при коммунистах время было страшное — не дай Бог пережить еще раз! Но висели мы тогда лучше. Веселее, кучнее, со смыслом висели. Дай Бог каждому! А жить было страшно. Но так хорошо было жить! А так в общем ничего и не изменилось.
— Ничего и не изменится, — кивнул огурец после паузы. — Пока у нас на верхушке по прежнему сам знаешь чего… — он вдруг испуганно смолк и закончил совсем шепотом, — никакой новогодней радости не будет…
Все как по команде посмотрели вверх, где сквозь ветки и мишуру горела рубиновым светом пятиконечная звезда.
— Предлагаешь разбить? — деловито осведомился румяный шар и плюнул вверх, но не доплюнул.
— Зачем разбить? Захоронить. Предать вате, — ответил огурец и плюнул вниз.