Комната наверху
Шрифт:
— Ты ненавидишь проявления чувств, правда, Дора? — задиристо спросил он и уже безо всякого смущения поспешно продолжал: — Я имею в виду, что, раз уж так случилось, мы можем просто оставить все как есть. Ты можешь поехать в Сиэтл со своей семьей, а всем объявить, что я приеду позже. Потом, через некоторое время, люди забудут. Мы никому не скажем, что передумали. Все будут думать, что со временем мы поженимся. А мы перестанем писать друг другу, и все останется как сейчас. Это будет выглядеть достаточно естественно. — Он умолк и ждал ответа. Дора с вежливым вниманием смотрела на него.
— Я… мне кажется,
— А почему ты думаешь, что сейчас я его не люблю?
Фрэнсис растерялся. Вопрос Доры, заданный тихим, спокойным голосом, словно проколол дырку в шарике, который он так старательно надувал. Он медленно залился краской, резко встал и опять пошел к шкафу. Налив себе немного виски, он залпом выпил и закрыл шкаф.
— Так, значит, ты согласна, что это было бы ошибкой, — раздраженно сказал он, поднимая с пола газету и вытряхивая пепельницу в корзину. После неудачной попытки найти себе еще какое-нибудь занятие, Фрэнсис выпрямился и неохотно поглядел на Дору.
Она терпеливо наблюдала за ним, как будто ждала еще каких-то действий. Когда он умолк, она отошла от окна и застегнула шубку. Затем натянула перчатки и поправила шляпку.
— Да, Фрэнсис, — сказала она. — Я согласна, что это было ошибкой.
В комнате наверху пациентка играла сбивчиво, как ребенок, исполняющий гамму. Старая мелодия медленно плыла по комнате, обволакивая тяжелую мебель, задевая потемневшие от времени картины, теряющиеся среди драпировок. Руки двигались, а глаза не отрывались от маленькой красной тетрадки с золотым обрезом, лежащей на спинете. Вскоре пациентка перестала музицировать и взяла тетрадку.
«Сегодня, на моем дне рождения, Киттен играла на пианино. Она играла „Это случилось в ясную полночь“, а затем исполнила отрывки своей роли в рождественской пьесе. Никто даже не вспомнил, что это мой праздник. Все толпились вокруг нее, говоря, какая она чудесная актриса. Они считали, что ей непременно надо играть на сцене. Она рассказала, как однажды ей предложили роль в бродвейской постановке. Никто не обращал на меня внимания…»
15
Позже в тот же день
Свендсен собрался подняться по гаражной лестнице,
Наверху явно кто-то был. Послышались шаги. Скрежет выдвигаемого ящика. Потом еще. Опять шаги. Скрип кровати. Судя по звукам, человек, производивший их, не хотел, чтобы его поймали.
Шофер хмуро смотрел на высокий побеленный потолок гаража, затем неслышно подошел к лестнице и развязал шнурки ботинок. Разувшись, он двинулся вверх, не держась руками за перила, потом заглянул в щель между дверью и косяком.
Хильда сидела на кровати, склонившись над чем-то. Ящики комода были выдвинуты, один из них лежал на кровати. Несколько рубашек и трусов были аккуратно сложены стопкой на покрывале.
Свендсен тихо вошел в комнату и посмотрел за плечо Хильды. У нее на коленях лежала пачка газетных вырезок. Хильда читала одну из них, длинную, датированную третьим января:
«Киттен» Корвит, занимающая видное положение в обществе дочь Ледьярда Корвита, президента «Анилиновой корпорации», пострадала прошлой ночью в автомобильной аварии на грунтовой дороге около Соу-Милл-Ривер-парквей.
Двадцатичетырехлетняя дебютантка, которая ехала одна, исследовала неизвестную дорогу, когда ее «бьюик» с откидным верхом пошел юзом и врезался в дерево. Мисс Корвит сумела доехать до дома, где ей оказал помощь доктор Фрэнсис Шонеман, жених ее сестры Доры. Доктор Шонеман сказал, что она, возможно, будет прикована к постели несколько месяцев, но не уточнил, какие у нее увечья.
Одна из самых известных представительниц здешнего молодого поколения, мисс Корвит, живущая в Ривердейле, Бронкс, окончила школу «Розмари» в Гринвиче и школу мисс Поттер в Фармингтоне, Коннектикут. Она посещала…
— Ну и как, интересно? — вежливо поинтересовался Свендсен.
Хильда ахнула. Резко повернувшись, она выронила вырезки, и те дождем хлынули на пол. Вытаращенные глаза на узком лице с остреньким подбородком делали ее похожей на загнанного зверька.
— Вы… — она умолкла и облизала губы, лицо ее заливалось краской. — Вы… вы сегодня рано.
Свендсен усмехнулся.
— Неужели? — Он полез в карман за сигаретами и чиркнул спичкой по ногтю, зажигая ее. Посмотрев на разоренную постель, он бросил пальто и шляпу на спинку стула. — Может быть, мне следовало позвонить от входа? — спросил он, выдувая дым носом и ртом. Потом нагнулся и начал собирать оброненные вырезки. — Мне никогда не удавалось так легко заполучить даму в мою комнату. — Хильда молча наблюдала за ним. Она убрала ноги, пропуская Свендсена к столу, чтобы положить собранные листочки. Он спрятал их в свой бумажник и направился в ванную. Вернувшись со стаканом воды, Свендсен плеснул туда виски и посмотрел на Хильду, вопросительно вскинув брови. — Хотите выпить?
Она ничего не ответила. Он отпил глоток и поставил стакан и бутылку обратно на стол.
— А я думала, что вы никогда не пьете один, — сказала она. Испуг мало-помалу исчезал из ее тускнеющих глаз. Прищурившись, Хильда наблюдала, как он кладет назад свои рубашки и задвигает ящики.
— Останетесь на ночь? — с интересом спросил Свендсен, вешая свой пиджак в шкаф.
Хильда заговорила напряженным, неестественным голосом, изо всех сил стараясь унять дрожь.
— Почему у вас собраны все эти вырезки о нас?