Комната с видом на Арно

Форстер Эдвард Морган

— Мистер Эмерсон! — воскликнула Люси. — Не уезжайте! Во всяком случае из-за меня. Я еду в Грецию. Оставайтесь! Такой уютный дом!

В первый раз за все это время голос Люси звучал по-доброму, и Эмерсон улыбнулся.

— Как тут все милы! — проговорил он. — А мистер Биб вообще приютил меня: пришел утром, узнал, что я уезжаю, и пригласил к себе. Здесь, у огня, так хорошо.

— Но вам не нужно ехать в Лондон! Это неправильно!

— Я обязан быть с Джорджем. Может быть, мне удастся заставить его вновь с симпатией относиться к жизни, а здесь у него это не получится. Он говорит,

что постоянно думал о том, чтобы увидеть вас и услышать ваш голос. Я не оправдываю его, я просто говорю о том, что происходит.

— О, мистер Эмерсон! — Люси взяла его за руку. — Вы не должны уезжать. Я и так принесла всем достаточно беспокойства. А теперь вы покидаете дом, который вам нравится, да еще теряете деньги, и все из-за меня! Я не могу вам этого позволить. Вы должны остаться. А я отправляюсь в Грецию.

— В самую Грецию?

Что-то в Люси изменилось.

— Так в Грецию?

— Оставайтесь. Вы ведь не будете рассказывать о наших отношениях, я знаю. Я вам доверяю.

— Несомненно. Здесь одно из двух — либо вы становитесь частью нашей жизни, либо мы оставляем вас и вы живете той жизнью, что выбрали сами.

— Я бы не хотела…

— Мистер Виз, вероятно, сердит на Джорджа? Конечно, Джорджу не следовало этого делать. Он слишком самонадеян. Боюсь, расплатой за это будет печаль и раскаяние.

Люси вновь посмотрела на книги — черные, коричневые и эти, особого цвета, раздражающе-голубого, какими бывают только книги религиозные. Книги окружали вас со всех сторон, они стопками лежали на столе, громоздились по стенам до потолка. Люси показалось ужасным, что мистер Эмерсон, который был далеко не религиозным человеком и который именно этим отличался от мистера Биба, вынужден был найти приют в этом совершенно чуждом ему месте, да еще пользоваться милостью священника.

Увидев, насколько Люси устала, Эмерсон предложил ей свое кресло.

— Нет, благодарю вас, сидите. Я думаю, мне еще долго сидеть в экипаже.

— Но мисс Ханичёрч, вас ноги не держат от усталости.

— Нисколько, — возразила Люси, дрожа губами.

— Нет, это определенно так, и в этом вы абсолютно похожи на Джорджа. Так что вы говорили по поводу поездки за границу?

Люси молчала.

— Греция, — произнес Эмерсон задумчиво. — Но вы ведь в этом году собирались выйти замуж.

— Не раньше января, — отозвалась Люси, сжимая ладони. Неужели и сейчас, в этот критический момент, она солжет?

— Я полагаю, мистер Виз едет с вами? Я надеюсь — это не из-за Джорджа?

— Нет.

— Надеюсь, вы с мистером Визом получите удовольствие от поездки.

— Спасибо.

Вернулся из церкви мистер Биб. Его сутана была покрыта каплями дождя.

— Как хорошо, — произнес он. — Я как раз надеялся, что вы займете друг друга разговорами. Снова пошел дождь. Вся моя паства, которая сегодня состоит из вашей матери, мисс Ханичёрч, моей матери и мисс Бартлетт, стоит в церкви и ждет, когда их спасет экипаж. Пауэлл на конюшне?

— Думаю, да, — ответила Люси. — Я посмотрю.

— Нет уж. Я это сделаю сам. Как там сестры Элан?

— Отлично, спасибо!

— Вы уже рассказали мистеру Эмерсону о своей поездке?

— Да.

— Не

думаете ли вы, Эмерсон, что со стороны мисс Ханичёрч это очень смелый поступок — взвалить на свои плечи сразу двух мисс Элан? Нет, мисс Ханичёрч, не ходите, оставайтесь в тепле. Я думаю, вся эта троица поступает исключительно отважно.

И священник поспешил к конюшне.

— Мистер Виз не едет, — проговорила Люси с легкой хрипотцой в голосе. — Я оговорилась. Он остается в Англии.

Каким-то образом она поняла, что лгать этому пожилому человеку она не в состоянии. Джорджу, Сесилю она бы еще могла сказать неправду — но не старшему Эмерсону. Тот был так близок к сути бытия, столь благороден в своем понимании этой сути, которое совершенно отличалось от того, что было написано в окружавших его книгах, так мягок по отношению к суровой стороне жизни, что истинная рыцарственность — не та убогая рыцарственность, что доминирует в отношениях между полами, но истинная рыцарственность, с которой юность должна относиться к старости, проснулась в Люси, и, как бы ни был велик риск, она сообщила Эмерсону, что едет в Грецию без Сесиля. И она сказала об этом столь серьезным голосом, что риск превратился в определенность, и, подняв на Люси глаза, Эмерсон спросил:

— Так вы оставляете его? Оставляете человека, которого любите?

— Я… я должна!

— Но почему, мисс Ханичёрч? Почему?

Ужас обуял Люси, и она вновь начала лгать. Она повторила ту длинную и очень убедительную речь, что уже произнесла перед мистером Бибом и произнесет перед всем миром, когда наконец объявит о разрыве своей помолвки. Эмерсон слушал в молчании, затем произнес:

— Дорогая моя! Я очень за вас беспокоюсь. Мне кажется… — голос его звучал задумчиво, и Люси нисколько не встревожилась словам Эмерсона, — …мне кажется, что вы запутались.

Люси покачала головой, не соглашаясь.

— Поверьте пожилому человеку. В мире нет ничего более ужасного, чем эта путаница — в жизни или в голове. Легко встретить лицом к лицу Смерть или Судьбу, а также иные вещи, внушающие страх. Но с ужасом и отвращением я взираю только на те эпизоды своей жизни, где я запутывался; этих эпизодов я хотел бы избежать. Мы в очень немногом можем помочь друг другу. Раньше я думал, что могу объяснить молодым людям саму суть жизни, но сейчас я стал умнее, и все, чему я научил Джорджа, сводится к этим словам: берегись путаницы. Вы помните ту церковь, где вы сделали вид, будто раздражены на меня, а сами раздражены не были? А помните — еще до этого, — как вы отказывались от комнаты с видом на Арно? Вот здесь вы запутывались — в мелочах, но вы знаете, как значимы и всесильны мелочи!

Люси молчала.

— Верьте мне, мисс Ханичёрч, — продолжал Эмерсон. — Хотя жизнь прекрасна, она и трудна.

Люси по-прежнему не отвечала.

— «Жизнь», — писал мне один из моих друзей, — «есть игра на скрипке, где ты учишься играть на публике в процессе исполнения». Мне кажется, это хорошо сказано. Человек должен учиться исполнять свои обязанности, исполняя их, — особенно свои обязанности в любви.

И вдруг он произнес взволнованно:

— Вот оно! Вот что я имею в виду: вы любите Джорджа!