Комната спящих
Шрифт:
– Да? – протянул трактирщик. – От туберкулезного перитонита, говорите?..
На этот раз в голосе звучало открытое недоверие.
– Именно от туберкулезного перитонита, – озадаченно произнес я. Вот уж не ожидал, что какой-то трактирщик усомнится в моем диагнозе! – Это очень серьезное воспаление, и, смею уверить, подобные случаи не так уж редки.
Трактирщик кивнул и закурил.
– Бейнсы, надо думать, скоро переберутся в местечко пошикарнее.
– Не понимаю, о чем вы.
– У них же теперь денег куры не клюют.
Трактирщик многозначительно вскинул брови, будто на что-то намекая. И тут я сообразил. Он с удовольствием наблюдал, как изменилось мое лицо, улыбнулся и прибавил:
– Есть над чем задуматься, правда?
Я покачал головой и, изображая безразличие, ответил:
– Нет ни малейших
Трактирщик уже собирался ответить, но я демонстративно повернулся к нему спиной и отошел от стойки. Сел у камина и стал смотреть на огонь. На самом деле моя уверенность была лишь показной, и, когда вернулся Хартли, я уже забеспокоился всерьез.
При следующей встрече я обсудил случившееся с Мейтлендом.
– Симптомы отравления мышьяком легко перепутать с туберкулезным перитонитом, а еду для больной готовила только миссис Бейнс.
Мейтленд встал и подошел к окну. Положил руку на огромный старинный глобус и быстро повернул.
– Вот мой совет: лучше не будить спящую собаку.
– А может, снова поговорить с коронером?
– Если будет расследование, начнутся неудобные вопросы.
Повисло неловкое молчание. Я ослабил воротник. Думал, Мейтленд будет недоволен, но вместо того, чтобы отчитывать меня, он уже более непринужденно прибавил:
– Этот ваш трактирщик ничего особенного не сказал. Необоснованные грязные намеки, и только. Разве не знаете, какие нравы в деревнях? Все друг с другом знакомы, только и делают, что распускают про соседей сплетни…
– Да, – согласился я. – Верно.
Тут мне самому стало стыдно, что поднял тревогу на пустом месте. Когда я попытался извиниться, Мейтленд только отмахнулся. Я почувствовал нечто большее, чем просто облегчение, – будто побывал на исповеди, и мне отпустили грехи. Меня даже не насторожило, что от моих подозрений так быстро отмахнулись. Я слишком легко позволил себя уговорить.
Этим вечером я зашел проведать Майкла Чепмена. Тот был немного взволнован, но я отвлек его разговором о шахматах. Это успокоило Чепмена. Несколько минут он вполне разумно рассуждал об отвлекающих маневрах и жертвовании фигурами ради победы. Я велел сестре Пейдж присматривать за ним и дать знать, если Чепмен снова будет вести себя беспокойно.
– Хорошо, доктор, – кивнула та, высыпая таблетки из стеклянной банки в металлический лоток.
Выйдя из мужского отделения, я спустился в комнату сна. Едва я открыл дверь, как услышал чьи-то рыдания. Сидевшая за столом медсестра поспешно отвернулась, чтобы я не видел ее лица. Судя по полной фигуре и цвету волос, это была Мэри Уильямс. Хотя практикантка изо всех сил пыталась сдерживаться, акустика в подвале заставляла звучать громче ее всхлипывания и сопение. Я не желал лезть не в свое дело и смущать девушку, но показаться черствым и равнодушным тоже не хотелось. Немного подумав, решил, что нехорошо бросать бедняжку в таком состоянии. К тому же неохота было разыгрывать бездарный спектакль и даже в благих целях притворяться, будто должен немедленно бежать по неотложным делам.
Я подошел к ней и остановился в тусклом свете лампы. Мэри никак не отреагировала на мое приближение. Она сидела неподвижно, только плечи дрожали. Надо сказать, для женщины небольшого роста у Мэри были удивительно широкие плечи.
– Что случилось? – спросил я.
Она не ответила.
– Мэри!
Практикантка сглотнула и заерзала на стуле.
– Ну почему они меня в покое не оставят? – Голос ее звучал визгливо, истерически.
Примитивный инстинкт заставил меня настороженно обернуться и вглядеться в темноту.
– О ком вы?
Я дотронулся до плеча Мэри, и она повернулась ко мне. В глазах стояли слезы, взгляд был расфокусированный. Практикантка казалась испуганной и почему-то долго молчала.
– Доктор Ричардсон… – наконец произнесла она, как будто колеблясь.
– Мэри! – повторил я. – О ком вы говорили?
Она шумно втянула в себя воздух.
– Извините, доктор Ричардсон. Просто…
Мэри снова умолкла и попыталась успокоиться, но остановить слезы было не так-то просто.
– Кажется, я уснула. – Она еще раз порывисто вздохнула. – Кошмар приснился…
– Ах, вот оно что.
На столе лежала потрепанная книга в
– Ну как, успокоились? – спросил я.
– Да, – ответила Мэри. – Извините.
Я чувствовал, что она хочет о чем-то спросить, и, кажется, догадался о чем.
– Не волнуйтесь, – сказал я, поняв причину ее тревоги. – Я не скажу сестре Дженкинс.
Мэри облегченно вздохнула. Я взял со стола формуляр и сделал вид, что читаю.
– Наверное, страшный был кошмар.
Снова поерзав на стуле, Мэри ответила:
– Да. Страшный.
Поспешно встала и подошла к кроватям, явно давая понять, что не хочет продолжать разговор.
Мариан Пауэлл застонала, и Мэри тут же метнулась к ней. Я наблюдал, как Мэри переворачивает подушку и заправляет выбившийся край простыни под матрас.
Я спросил себя, зачем Мэри берет с собой молитвенник на ночное дежурство в комнате сна. Она не заметила, но я уже два раза видел на ее столе эту книгу. Мэри – девушка простая, и обманывать совсем не умеет.
«От доктора Питера Бевингтона
Оук-Лодж
Предместье Бигглсуэйда
Бедфордшир
30 апреля 1955 года
Доктору Хью Мейтленду
Клуб «Брекстон»
Карлтон-Хаус-террас
Сент-Джеймс
Вестминстер
Лондон SW1
Привет, Хью!
Прости, что пишу по рабочему вопросу прямо в клуб, но, учитывая обстоятельства, ты поймешь, что так лучше всего. Возникла трудная ситуация, и я очень рассчитываю на твою помощь. Пока всех подробностей сообщать не стану. Если, прочтя это письмо, сможешь что-то предложить, пожалуйста, позвони. Мы с Элспет едем на пару недель в Норфолк с Мойрой и Джеффри, но с 16 мая снова впрягусь в ярмо.
К нам в Оук-Лодж поступила пациентка, мы называем ее Селия Джонс. Сейчас объясню, в чем дело. Она явно благородного происхождения, возраст – на вид за пятьдесят. Более десяти лет пациентка находится в состоянии ступора. Я здесь работаю с сентября, и с тех пор эта женщина не произнесла ни слова. Двигается мало, иногда вообще застывает. Однако ест хорошо, особенно с тех пор, как мы начали давать ей инсулин для стимулирования аппетита (5 кубиков). На животе у пациентки шрам от кесарева сечения. Я уже все перепробовал. Бензедрин, дринамил, три курса электрошоковой терапии, даже метразол, и никакого эффекта.
А теперь самое интересное – мы тут узнали, что пациентка по имени Селия Джонс, проходившая лечение в больнице Святого Данстана в Степни, погибла в январе 1941 года во время бомбежки люфтваффе. Я там работал одно время и всегда вспоминаю добрым словом доктора Уилсона. У него были пышные бакенбарды, и одевался он как типичный представитель Викторианской эпохи. Весь персонал погиб, включая доброго старого Уилсона. Можешь себе представить, что там творилось после бомбежки. Пациентов развезли кого куда, и неудивительно, что немного напутали. Все документы сгорели. В общем, получается, что личность так называемой Селии Джонс неизвестна. Мы из нее слова вытянуть не можем и до сих пор не выяснили, кто она. Вот такая загадка. Люблю трудные задачи, а тут еще одно интригующее обстоятельство – если состояние больной хоть чуть-чуть улучшится, она сможет назвать свое имя. Ну как, есть идеи?
Надеюсь, у вас с Дафной все хорошо. Элспет просила передать привет.
С добрыми пожеланиями, Питер.