Комната

Донохью Эмма

— Правда, гораздо интереснее смотреть на живых птиц, чем видеть их по телевизору? — спрашивает доктор Клей.

— Да. Только то, что показывают по телевизору, никого не кусает.

— Ты прав, — замечает доктор Клей, кивая. — Человечество не выносит слишком много реальности.

— Опять стих?

— А как ты догадался?

— Вы

произнесли это особым голосом, — отвечаю я. — А что такое человечество?

— Ну, человеческая раса, все мы.

— И я тоже?

— Конечно, ты же один из нас.

— И Ма?

Доктор Клей кивает:

— И она тоже.

Но я хотел сказать другое.

— Может, я не только человек, а Я-и-Ма тоже. Я не знаю, каким словом нас назвать. Обитатели комнаты, что ли? А она скоро заберет меня к себе?

— Сразу же, как только сможет, — отвечает доктор. — Может быть, тебе лучше было бы жить в клинике, чем здесь, у бабушки?

— Вместе с Ма в комнате номер семь?

Доктор Клей качает головой:

— Она сейчас в другом крыле, ей надо какое-то время побыть одной.

Я думаю, что он ошибается.

— Когда я болею, мне нужно, чтобы Ма была всегда со мной.

— Но она делает все для того, чтобы поправиться, — говорит он мне.

А я думал, что люди либо болеют, либо выздоравливают, я и не знал, что это работа.

На прощание мы с доктором Клеем хлопаем друг друга по ладони, подняв руку, затем опустив ее и заведя за спину. Я иду в туалет и слышу, как он на крыльце разговаривает с бабушкой. Ее голос в два раза выше его.

— Ради всего святого, мы говорим о том, что он слегка обгорел на солнце и был укушен пчелой, — кричит она. — Я вырастила двоих детей, так что не надо рассказывать мне о приемлемом стандарте заботы.

Всю ночь я слушал, как миллионы маленьких компьютеров разговаривают между собой обо мне. Ма взбирается на небо по гороховому стеблю, а я стою на земле и сильно трясу его, чтобы она поскорее упала…

Нет. Это всего лишь сон.

— Мне сегодня кто-то шепнул, — говорит мне на ухо бабушка, свесившись с кровати, — чтобы мы поехали с тобой на детскую площадку, пока там не будет других детей.

Наши тени длинные, они протягиваются через всю комнату. Я трясу гигантскими кулаками. Бабушка не сидит на скамейке, потому что она мокрая, а просто опирается на ее спинку. Все предметы сегодня почему-то

мокрые, она говорит, что это роса, которая похожа на дождь, только идущий не из облаков. Это что-то вроде пота, который выделяется ночью. Я рисую на горке рожицу.

— Не бойся промочить одежду, чувствуй себя свободно.

— Я чувствую, что мне холодно.

На площадке есть участок с песком, бабушка говорит, что я могу посидеть там и поиграть.

— Во что?

— А? — спрашивает она.

— Во что поиграть?

— Ну, я не знаю, покопайся в песке, вырой ямку или еще что-нибудь.

Я трогаю песок, он на ощупь шершавый, и я не хочу, чтобы он запачкал мне руки.

— А может, ты хочешь залезть в домик или покачаться на качелях? — спрашивает бабушка.

— А ты тоже со мной полезешь?

Бабушка издает короткий смешок и говорит, что еще сломает что-нибудь.

— Почему?

— Ну, не специально, конечно, а потому, что я тяжелая.

Я поднимаюсь на несколько ступенек, не как обезьянка, а как человек. Ступеньки лестницы сделаны из металла, и на них видны грубые пятна оранжевого цвета — это ржавчина. Перила холодные, и у меня замерзают руки. На вершине стоит крошечный домик, вроде как у эльфов, я захожу в него и сажусь за стол, чувствуя, что крыша домика — прямо у меня над головой. Она красная, а стол — голубой.

— Э-ге-гей!

Я вздрагиваю, но это бабушка машет мне рукой в окне. Потом она обходит домик с другой стороны и появляется уже в окне напротив. Я машу ей в ответ, и ей это нравится.

В углу стола что-то движется, это крошечный паучок. Интересно, остался ли паук в нашей комнате и строит ли он свою сеть? Я выстукиваю на столе мелодии, вспоминая, как мы с Ма мычали их и она должна была отгадать, что это за песни. В основном она отгадывала правильно. Потом я выстукиваю их на полу своими ботинками, и звук получается совсем другой, потому что пол — металлический.

— Попробуй съехать с горки, Джек, это очень весело. — Это говорит бабушка.

Я выхожу из домика и смотрю вниз — горка серебристого цвета, и на ней — несколько маленьких камешков.

— Не бойся, съезжай, я тебя поймаю.

— Нет, спасибо.

На площадке есть еще веревочная лестница, похожая на гамак, только свисает она вниз. Для моих рук ее веревки слишком грубые. На площадке много перекладин, и, если бы у меня были сильные руки или я действительно был обезьяной, я мог бы повисеть на них. Потом я замечаю предмет, у которого воры, наверное, украли ступеньки, и показываю его бабушке.