Компания чужаков
Шрифт:
Льюис и его собеседник поднялись, и, когда их лица оказались на свету, Андреа угадала, что незнакомый мужчина — русский. Он снял шляпу, волосы жесткие, как мочалка.
— Это Алексей Громов, — представил русского Льюис. — Он все тебе объяснит.
Он пожал товарищу руку и ушел, замирающие в отдалении шаги напомнили Андреа старинную пьесу: актер, произносящий пролог, удаляется, и наступает время для трагедии. Сердце стучало учащенно, адреналин зашкаливал, казалось, каждый вдох и выдох совершается лишь по осознанной команде мозга. Удивительно,
Лицо Громова застыло неподвижной маской. Должно быть, у народов, живущих в низких широтах, эволюция выработала особый защитный механизм: нервы, управляющие мимикой лица, залегают глубже обычного. Глубоко посаженные глаза — тоже преимущество, смотрят на мир из-под укрывающего их козырька лба. Стул, на который Громов жестом указал Андреа, был установлен с тем расчетом, чтобы на ее лицо падали остатки дневного света, а его лицо оставалось в тени.
— Мы с большим интересом следили за вашей биографией, — медленно и несколько неуклюже выговорил он по-английски.
— Разве у меня есть биография?
— Политика — это вера. Даже если вы на какое-то время отошли от нее, она всегда с вами.
— Хотите сказать, мы, коммунисты, не знаем разочарований?
— Разве что мы разочаруемся в человечестве. Коммунизм — это власть народа, осуществляемая народом для народа, — продекламировал он, широко разведя руки.
— А государство?
— Государство — всего лишь система. — На этот раз он воспроизвел в воздухе боксерский удар.
— Можно ведь разочароваться в системе и все равно стоять за народ.
Разговор свернул не в ту сторону, куда хотел направить его Громов. Громов не считал себя идеологом, не был силен в диалектике, и в любом случае цель этой встречи заключалась не в политической дискуссии. Крейг предупреждал, что эта женщина очень умна, однако полагал также, что она всецело предана Делу и будет послушна.
— Нам известно, что вы были очень преданы Делу, — сказал Громов.
— Вопрос в том, от кого вы это слышали.
— От друга, навестившего Советский Союз. От нашего друга из Португалии.
— Не уверена, что у нас есть общие друзья.
— От товарища Алвару Куньяла.
— Мы с ним никогда не встречались, насколько я помню.
— Вы спланировали его побег. Умный и дерзкий план.
— Да, я это придумала, но ведь не одна, — возразила Андреа, и давно угасший гнев вспыхнул в ней с новой силой. — Вы-то знаете, кто разрабатывал план побега вместе со мной?
— Полагаю, это был Жуан Рибейру?
— А вы знаете, что случилось с ним после этого?
Громов заерзал на стуле. Нет, разговор не вытанцовывался. Черт бы побрал Крейга, который уверил его, что женщина психологически идеально подготовлена к выполнению задания.
— Он вышел из партии, насколько мне известно.
— Его исключили из партии, мистер Громов. После сорока лет активной работы, антифашистского сопротивления, после ряда блестящих операций, спланированных им для подрыва
— Мы получили отчет. Он представлял угрозу для безопасности.
— Нет, мистер Громов. Это система. Система выбросила его вон.
— Не понимаю вас.
— Центральный комитет решил, что профессор чересчур много о себе возомнил. Руководители партии боялись, что он сможет претендовать на место в верхушке, на их место. Они стали сеять слухи, намекать, что он, дескать, ненадежен. В результате Жуан Рибейру, один из лучших, один из самых верных служителей нашего Дела, лишился своего поста в партии. Более того, его выгнали с работы, он сидел в тюрьме, мистер Громов.
— И все-таки я не понимаю.
— Расспросите товарищей из Центрального комитета Португальской компартии — тех, кто был в Центральном комитете в тысяча девятьсот шестьдесят первом или шестьдесят втором году.
— Я понимаю, что у вас есть повод для возмущения.
— Рибейру — верный друг. Центральный комитет подло обошелся с ним.
— Обещаю вам, мы проведем полное расследование, — заявил Громов, разумеется, не собиравшийся проводить никакого расследования.
— А теперь скажите, что вам от меня надо, — уже спокойнее сказала она.
Собственный гнев и уверенность в себе удивили Андреа. Вот, оказывается, на что она способна, стоит выйти из сферы влияния Льюиса.
Руки Громова, ненадолго расслабившиеся у него на коленях, непроизвольно сжались в кулаки. Он утратил инициативу и должен был во что бы то ни стало вновь овладеть разговором, иначе как заставить эту женщину сделать то, что от нее требуется?
— Мы входим в критическую фазу отношений с Западом, — начал он.
— И с Востоком тоже, поскольку Китай обзавелся водородной бомбой.
— К нашим отношениям с Западом это не имеет отношения.
— Да, но теперь вы окружены со всех сторон, а Запад после Пражской весны относится к вам с особой настороженностью.
Может быть, следовало попросить Крейга остаться и помочь ему справиться с проклятой бабой? У Громова это никак не получалось.
— Чтобы мы могли перейти к следующей стадии, стадии переговоров, нам требуется для начала обеспечить себя полноценной информацией.
— Вы хотите, чтобы я шпионила для вас? — вскинулась Андреа. — Чтобы я отказалась от своей жизни, от научной работы, от моего…
— От вашего любовника? — подхватил он. — Да нет, не обязательно. Из Лондона до Кембриджа не так уж далеко.
Любовник. Это слово пробило ее защитные механизмы. Неужели Льюис рассказал ему о них все? Любовник. Странное слово. Однокоренное с «любовью», но значит совсем не то. И никак не подходит к тому, чем стали они с Льюисом друг для друга. Но этот человек сказал «любовник», значит, так сказал ему сам Льюис. Стремительно вращающаяся воронка увлекала Андреа вниз, а она хваталась за какие-то мелочи в тщетной надежде выкарабкаться.