Компаньонка

Кель Мариша

Конюх чуть улыбнулся на это.

– Влад, у нашей кухарки беда приключилась, – начал рассказывать конюх.

И они не спеша пошли по аллее в сторону дома, как пятнадцать лет назад. Только теперь они были не мальчишками.

***

Кити, оттирая руки и отряхивая своё светло-голубое платье, вошла со двора в кухню. Она озорно улыбнулась, увидев свою любимую няньку.

– Добрый день, нянечка. Можно мне молока для… Что с тобой?

Кити подбежала к скамейке, на которой сидела Неёла Ануфриевна, и опустилась перед ней на колени.

– Няня,

что случилось? Родная моя, на тебе лица нет…

Кухарка залилась слезами, вызванными жалостью близкого человека. Она сгребла Кити в объятия и, уткнувшись в её плечо, разрыдалась ещё пуще прежнего.

– Настя, говори! – приказала служанке Кити.

Настасья хлопала своими большими глазами и, открыв рот, не смогла издать ни звука.

Неёла, поуспокоившись, высморкалась в фартук и отёрла свои мокрые щёки.

– Деточка, письмо я получила. Ох, худое письмо! Сын мой, Клим мой, ждал ребёночка. Невестка разродиться должна была вот-вот… ну и вот, не смогла.

Бездонные глаза Настасьи от этих слов стали ещё больше.

– Ну что ты, как корова пуганая, уставилась на меня, – вывела из оцепенения её Неёла.

Кити поднялась с пола и присела рядом со своей няней, обхватив её большие мозолистые руки своими ладошками.

– Ты мне скажи, если я хоть что-то могу для тебя сделать, нянюшка моя…

Кити, всхлипнув, уже не в силах сдержать слёз, судорожно вздрагивает от сотрясающих её рыданий.

– Да, что ж ты сделаешь, голубка моя?

Настасья, уткнувшись в угол, тихо глотает слёзы.

– Сейчас всех утопите, – послышался с порога голос конюха.

– Добро дал князь. Со мной на конюшне твой будет.

Конюх сказал это кухарке, даже не взглянув на неё. Неёла приподнялась и направилась к нему.

– Дай бог здоровьичка… – не успела она договорить, конюх отломил кусок хлеба и вышел во двор.

Он любил Неёла, хорошая она была баба, добрая. И Кити любил всем своим сердцем. Но не осталось в нём мягкости и душевной теплоты. Вышло всё. В день её гибели всё ушло…

***

Мари прохаживалась по своей комнате с томиком Шекспира в руках. Её босые ноги утопали в ворсе ковра, солнце отливало золото её волос. Мари взяла одну шелковую прядь и накрутила на палец, продолжая своё движение по комнате и произнося чуть слышно прекрасные рифмы:

Как грешник, изгнанный из рая,На свой грядущий темный путьГлядел, от страха замирая,И жаждал прошлое вернуть.…Потом, бродя по многим странам,Таить учился боль и страх,Стремясь о прошлом, о желанномЗабыть в заботах и делах, —Так я, отверженный судьбою,Бегу от прелести твоей,Чтоб не грустить перед тобою,Не звать невозвратимых дней,Чтобы, из края в край блуждая,В груди своей убить змею.Могу ль

томиться возле раяИ не стремиться быть в раю.

Мари подошла к окну и посмотрела на вид простиравшегося парка, её взгляд задержался на силуэте мужчины, что повернулся лицом в её сторону и запрокинув голову, вдохнул полной грудью свежий воздух.

Наблюдая за ним из своей комнаты, она выдохнула вместе с князем.

Громкий стук в дверь заставил женщину буквально отскочить от окна. Он прозвучал в определённом ритме, и поэтому Мари тут же ответила:

– Да, Кити. Входи.

Для Мари было довольно неожиданно увидеть девушку с опухшими глазами и покрасневшим носом, да ещё в великолепном светло-голубом платье – напрочь испорченным грязными пятнами и разводами.

– Что случилось, Кити? – подалась навстречу Мари.

– У моей няни беда. У её сына жена умерла, родами.

Кити рухнула на кровать и залилась горючими слезами.

– Как ужасно, – словно самой себе промолвила Мари.

Она присела на кровать рядом с Кити и погладила девушку по дрожащей спине. Кити приподнялась и упала в объятия Мари, крепко обняв её за талию.

– Мари… Отец дал ему место конюха у нас в поместье, чтобы тот был рядом со своей матерью…

Не договорив, Кити взглянула на Мари и увидела в глазах графини слёзы.

– Прости меня, Кити… говори же дальше, продолжай.

– Мари?

Мари чуть отстранилась от Кити.

– Как мне сейчас совестно, Кити. У меня никакой беды не произошло. Все живы и здоровы…

– Тогда что же?

– Я скучаю, Кити. Я безумно скучаю.

– У тебя есть возлюбленный?!

– У меня есть любимый, Кити. И я не представляю, как прожить следующий день вдали от него…

– Как это прекрасно: любить и быть любимым.

Мари решила сменить тему и, улыбнувшись, хитро взглянула на Кити.

– Кити, скажи на милость, мне показалось или же и вправду ваш управляющий Гордей, как сторожевой пёс, охраняет вход в бальный зал?

Кити встала с кровати и прошлась по комнате, вздохнув, она вновь плюхнулась на то же место.

– Мари, это действительно так. Мой отец запрещает туда входить кому бы то ни было, – с досадой выпалила Кити.

– Почему?

– Этот зал очень любила мама. Она проводила в нём много времени. Там стоит её рояль…

– Но как же, Кити? Ведь то, что принадлежало твоей маме, то, что она любила, это принадлежит и тебе. Это и твои воспоминания. Почему твой отец столь эгоистичен?

– Нет, Мари. Позволь с тобой не согласиться. Я плохо помню маму, а отцу эти воспоминания причиняют боль. Это наше общее решение. Думаю, ему так спокойнее и проще. И я согласна на это лишение, если отцу так это необходимо.

– Кити, я сама мама. И мне было бы страшно, если бы моему сыну не оставили бы «частицу» меня, воспоминания обо мне.

В глазах Мари вновь блеснули слезы.

– Это так важно и так ценно! Моему счастью восемь лет, Кити. Он только научился бегло читать и настаивает, чтобы я обращалась в своем письме к нему напрямую. Смешной мой. Каждый раз, когда я его укладывала, он мне говорил: «Положи свою головку рядом с моей и поцелуй меня покрепче. Я не засну, а ты поспи, поспи, моя Либяничка».