Компас чёрного капитана
Шрифт:
К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шёл покрашенный в белый цвет двупалубный скорт охраны. Солнце взошло уже достаточно высоко, и снег слепил глаза, скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.
Защищенные бронёй гусеницы скорта вгрызались в лёд, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надёжно закрыты, и это не удивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только жёсткой дисциплины ради – это пусть вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас всё тише, спокойнее. Тут обычные наёмники-охранники,
За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лёд. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырёхъярдовые железные колёса, приводящие в движения грубые обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. С восторгом я смотрел на приближающееся чудо.
На верхней палубе находился разукрашенный купол, а вдоль бортов в небо тянулись трубы, чадящие чёрным дымом от сгоревшей энгу. Ниже была парадная палуба для гостей – богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Ещё ниже, как я догадывался, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Первые три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые отсеки и прочая-прочая-прочая.
Я остановился рядом с восторженно смотрящим на движущиеся ледоходы Эрни. Караван с каждой минутой приближался к деревне.
– Здорово, правда? – выдохнул приятель, и я кивнул, соглашаясь.
Колючий мороз щипал щеки, солнце сияло, пушистый снег искрился на крышах домов, царило почти полное безветрие, и жизнь казалась настоящим подарком, невзирая на все её трудности. Я предвкушал, как вечером, стоя в тёплом зале, буду смотреть представление, о котором, кто знает, может, не забуду и когда совсем состарюсь.
Цирк неторопливо обогнул деревню и остановился на северной окраине, ярдах в двухстах от тягача Пухлого Боба, показавшегося игрушкой в сравнении с гигантским ледоходом «Четырёх хвостов». Работа в Кассин-Онге замерла. Все, абсолютно все погрузились в подготовку к неожиданной ярмарке. Наш полубезумный инструментарий Форж возился со своими бесполезными, но всегда милыми игрушками, надеясь сбыть их чужестранцам. Кто знает, может быть, и приглянется кому-то из циркового каравана ходящая кружка, или самоподсекающая удочка. В нашей деревне никто товарами Форжа не пользовался, а коллеги по цеху над ним даже не смеялись. Ворчали только и отводили глаза при встрече.
Санса, засучив рукава, пекла лепёшки, появлявшиеся на столах только по праздникам (у Пухлого Боба не очень-то росли травы, дающие нужное зерно), с шахты приехали рыбаки ан Арконы вместе со свежим уловом и старыми запасами копченой да вяленой рыбы. Где-то доставали из подвалов древние инструменты, кто-то вытряхивал из сундуков ненужную одежду. На ярмарке в ход могло пойти всё что угодно.
Пухлый Боб стоял на крыльце своего дома и смотрел на суету с ленивым прищуром. Сегодня было тепло, воздух прогрелся до минус десяти, и хозяин
Вечер неумолимо приближался, и вместе с тем нарастало оживление в деревне. Я сходил с ума от нетерпения и то и дело заглядывал в главный зал таверны, выискивая для этого самые нелепые причины. Там уже гуляли несколько наёмников из цирка и парочка странно раскрасневшихся женщин оттуда же. Я слушал их шутки, от которых горело лицо и хотелось куда-нибудь спрятаться. Охранники громко ржали и хлестали шаркунку, словно это была вода, а томные, пышнотелые гостьи жадными, горячими взглядами охаживали посетителей и делились наблюдениями с увешанными оружием спутниками.
Каждый комментарий вызывал новый прилив хохота. В какой-то момент одна из женщин, высокая, красивая, с жёстким прищуром зелёных глаз, вдруг увлекла наверх, в жилые комнаты, крупного наёмника, и его товарищи проводили их завистливым улюлюканьем.
Это были чужие люди. Непонятные. Но я наблюдал за ними с той же страстью, с которой измученный путник грызёт обманчивый лёд, не зная, что тот всё равно не утолит сумасшедшей жажды.
Так интересно было предстваить себя в роли случайных гостей, для которых мой родной Кассин-Онг, – место, где прошла вся моя жизнь, – лишь маленькая точка на огромной карте. Далёкое захолустье, о котором они пару дней назад могли и не знать.
Такие мысли будоражили мой разум. Чем я хуже этих людей? Быть может, и я когда-нибудь в компании с красавицей буду сидеть в незнакомом трактире незнакомого города, а из тёмного угла за мною будет наблюдать местный мальчуган, только-только обзавёдшийся хоть какой-то мечтой.
Где-то ближе к началу ярмарки над цирком загорелись разноцветные огни. Яркие гирлянды опутали гигантский ледоход, а перед вгрызшимися в лёд гусеницами веселились уже знакомые нам акробаты, развлекая собирающийся народ.
Вместе с цирком путешествовало множество разного люда. Были здесь и хмелевары, были и инструментарии вроде наших. Ткачи, торговцы экзотическими товарами, например чучелами южных животных, зельеделы… Цирк окружили небольшие ледоходики, предлагающие воспользоваться их услугами прежде, чем хозяин огромного корабля объявит о начале выступления и разрешит подниматься на верхнюю палубу.
Кое-кто из чужаков просто бродил по нашей деревне, искренне удивляясь домам, расположенным на высоких, упирающихся в полозья сваях. Казалось, приезжих поражало всё – от навесных дорожек, объединяющих наши жилища в единую паутину, до кажущихся брошенными ледоходов, среди которых хватало судов, не отходивших от причалов уже несколько лет.