Комплекс андрогина

Бунькова Екатерина

Так как мне не оставили места за столом, где на единственный стул по привычке уселся мой друг, пришлось сесть на кровать рядом с девушкой. Было довольно неуютно: нет, не потому, что я сидел слишком близко к ней, а потому что у нас с Алестой был секрет, и я все никак не мог подобрать тему для нейтральной беседы, не связанную с этим секретом и не продолжающую тему моего детства.

— Что он тебе подарил? — спросила она, помогая мне.

— Билеты на концерт симфонической музыки. Мы с Яном каждый год на мой день рождения в театр ходим.

— Да? И что играют? —

заинтересованно спросила Алеста, уминая одну из пышных булочек.

— Моцарта, Вивальди.

— Пфф, попса, — заявила она.

— Я тоже так думаю, — обрадовался я, впервые отыскав единомышленника. — А ты что слушаешь?

— Я двадцатый век люблю: Шостаковича, Шнитке. Шёнберга иногда слушаю, но под настроение. Вообще, в двадцатом веке много всяких интересных штук попадается, — с горящими глазами заявила Алеста.

— Ага. Мне там немного Бриттен нравится, — продолжил я. — Но вообще-то девятнадцатый век куда приятнее: Брукнер, Яначек.

— А я еще люблю всякие музыкальные странности того времени: додекафонию, сонористику, пуантилизм. Слышал о таком?

— Спрашиваешь, — возмутился я. — Конечно слышал. А в додекафонии даже сочинять пытался.

— Правда? Покажешь? — тут же оживилась она.

— Никогда, — отрезал я. — Это нужно сжечь к чертовой матери вместе с компом.

— А… вы вообще о чем? — спросил нас Ян. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Ян совершенно не разбирался в музыке. Он и на концерты-то ходил только со мной за компанию. Говорить с ним о музыке, хотя бы вот так поверхностно трепаться — дохлый номер. Я одарил Алесту голодным взглядом человека, десяток лет прожившего на необитаемом острове. Яну это не понравилось.

— Ты бы сходил, высушил волосы, — предложил он, ища повод отвлечь меня от общения с Алестой.

— Да, точно, — я встал, ловким броском отправил полотенце на крюк в ванной и принялся за поиски вечно теряющейся расчески.

— Так ты эпсилон? — услышал я голос Яна, обращенный к моей гостье.

— Эмм… ну да, — после некоторой паузы ответила она. Надо бы просветить ее насчет серий, а то она запросто может спалиться. — А что, так заметно?

— Ну, ты так много всяких композиторов знаешь… Кому это еще нужно, кроме эпсилонов, — заявил Ян. Я фыркнул, а потом зашуршал вещами, чтобы Ян не услышал, как мне смешно. Ну наконец-то нашел. Надо на расческу маячок поставить. Каждый день одно и то же, вечно теряется.

— Ты играешь или поешь? — продолжил допрос Ян.

— И то, и другое.

— А на чем играешь?

Мне тоже стало интересно, я отвернулся от зеркала и подошел к ним, пытаясь разодрать колтун на затылке.

— На гитаре, — почему-то смутилась Алеста.

— Нормальный инструмент, — подбодрил ее я, борясь с волосами. Девушка улыбнулась мне, потом ее лицо вытянулось, и она возмущенно сказала:

— Ты чего делаешь? С ума сошел?

Алеста соскочила с кровати, подбежала и выдрала у меня из рук расческу.

— А что не так-то? — удивился я.

— Садись, — скомандовала она, указав мне расческой на койку. Я пожал плечами и сел.

— Повернись немного, —

велела она. Я чуть развернулся в сторону Яна: тот тоже недоуменно хмурил брови. В этот момент моей щеки коснулись теплые пальцы, собирая еще влажные волосы. Я замер, пораженный внезапно разлившимся по телу приятным ощущением — почти таким же, как от вина. Оно нахлынуло так стремительно, что я не успел даже подумать, плохо это или хорошо. Просто застыл, едва дыша, чувствуя, как меня осторожно касаются ее руки. Столько людей пытались это сделать, и я всегда ненавидел их за это, но на этот раз я был совершенно не против, чтобы ко мне прикасались.

— Нельзя так обращаться с волосами, — вещала она, осторожно разбирая колтуны, пока я нежился в ее руках. — Ты, похоже, вообще никаким бальзамом не пользуешься, да?

— А зачем? — спросил в ответ я.

— Ну как зачем? Как минимум, чтобы легче было расчесывать. Ты посмотри, как они спутались. А ты еще и драл их нещадно. Удивительно, что они все еще не повыпадали, если ты всегда с ними так обращаешься. С таким богатством нужно нежно, аккуратно.

Она, наконец, одолела узлы и провела расческой от корней до самых кончиков. Какое приятное ощущение. Я даже глаза прикрыл, наслаждаясь.

— Мне бы такие! — трещала она у меня за спиной, ворочая моей головой, как ей было удобно. Я позволял ей: мне нравились прикосновения теплых рук. Я был готов запеть от удовольствия. Но все когда-нибудь заканчивается.

— Готово, — сказала она, легко хлопнув меня по плечам. Я открыл глаза и встретился взглядом с совершенно ошарашенным Яном. Вот черт, он же не знает, что Аль — девушка! Для него это все выглядело так, словно мы… М-да. Но что сделано, то сделано, и я нисколько не жалею. Более того, я, пожалуй, чуть позже еще раз подойду к ней с расческой. В конце концов, у меня сегодня день рождения. Не откажет ведь она мне в такой малости?

Я поймал себя на мысли, что становлюсь на путь Алекса. Надо держать себя в руках, а то, того и гляди, начну ее к стенке прижимать. Не хочу быть таким, как эти гады. Ни быть таким, ни быть с такими.

— Знаешь, Элис, я, пожалуй, пойду, — говорит Ян. Обиделся. Надеюсь, он не ждет, что я обниму его и начну доказывать, что он — единственный мужчина в моей жизни. Брр. — Ты, давай, не задерживайся, а то опоздаем. Через полчасика снова зайду, так что будь готов.

Стоило ему подойти к двери, как раздался звонок. Я удивился: кого в такую рань принесло по мою душу? Открыл дверь, и в комнату вошел комендант. Оглядел нас троих, покосился на чайные кружки и спросил:

— Уже отмечаете?

— Просто завтракаем, — осторожно поправил я его. Я не особенно любил коменданта. Он был довольно ушлым человеком. О таких говорят «себе на уме». Но работу свою очень любил и ревностно относился к соблюдению устава общежития. К тому же он был одним из немногих, кого совершенно не трогала моя внешность. Говорят, он вообще был противником однополых отношений, и всегда выделял одиночные каюты всем, кто хоть немного, по его мнению, напоминал девушку. И я ему был за это благодарен.