Комплекс Ромео

Донцов Андрей

Слышали бы вы эти оды Полканов, раздираемых истомой и верой в вечную потенцию сердечно—сосудистой системы! В девять вечера в деревне было ощущение затихающей оргии, так что Том Уэйтс был логичным продолжением русской деревенской действительности. Особо органичен был «Блэк Райдер». Хотелось поставить его повтором на всю ночь, но похоже, данной функции на старом раздолбанном магнитофоне не было. Или я не смог ее найти… сущее мучение: вспоминать эти английские слова.

8

Во всех проектах Пара был моим постоянным бездействующим помощником.

– Сашуля. –

Он гладил меня по голове, и я погружался в облако запахов переваренной бабкиной стряпни за последние три дня. – А ты мне пива купишь? А? Сашуля, когда у тебя деньги будут? Купишь? – Он ловил малейшие намеки на положительный ответ в моих глазах и радовался как ребенок.

– Куплю.

– Племянничек, – гладил он меня по спине, – мой племяш…

Затем случался приступ зевоты и равнодушия. Заботы о будущем отступали на второй план. О будущем он уже только что позаботился, и весьма успешно: когда все вокруг разбогатеют – все купят ему пива. Зевал же он по оздоровительной программе – в голос, и его сердечная мышца крепла на глазах.

Мы только что приехали с ним из сада. Собирали в большую корзину яблоки.

– Что ты собираешь с тропинки, вон лежат…

Большие круглые глаза:

– Я, Сашуля, в траву не полезу…

Этот человек жил в деревне уже шесть лет и умудрился не разу не залезть в траву и в снег – зимой дорогу лопатой расчищала бабка.

В следующий раз Пара задавал весеннюю тему разговора:

– Сашуля, а Денисик баб ебет этих узкоглазых? А?

– Ебет.

– А ему нравится? Он тебе что, рассказывал?

Мое нежелание продлевать эту тему не останавливало его словоохотливость.

– А ты бы хотел? Мартышек пялить? А, Сашуль? Вот пусть он бы привез в деревню нам штучки две, мы бы их кормили с мужиками йогуртами.

– Ты себя сначала прокорми, туебень, – аккуратно вступала в разговор моя бабушка Лидия Ивановна. – Зачем тебе баба—то? Что ты с ней делать будешь?

– Я буду ей устраивать адюльтер!

– О! Начитался кроссвордов—то. Лучше б свою пенсию на сигареты тратил, а не материну.

– Мы с Сашулькой бы ее трахали вдвоем. Тебя, мамочка, трахали когда—нибудь вдвоем?

– Иди, сука, с глаз моих долой! Сдам тебя в больницу на хрен, чтоб не видеть рожу твою, сил уже моих нет. Иди вон, лезай в подпол за картошкой, тварь.

– Я работать не буду! Поняла? Поняла, старая? Не буду работать! А есть буду!

9

Мы долго сидели на его могиле, я рассказывал Брату истории о неадекватном поведении его отца, и мы смеялись безоблачным смехом. Честно говоря, судьба моего отца, который, судя по годам, мог одинаково находиться как под, так и над землей, была если не безразлична, то уж явного интереса не вызывала точно.

Мы – поколение, которому неинтересны родители. Что это могло означать? Вполне возможно – нулевую точку в истории смены поколений, или полный финиш с точки зрения существования хоть какой—то преемственности в дальнейшем. Надо сказать, что и родители, чувствуя, видимо, наше вялое безразличие к их судьбе, выражали свой интерес скорее через призму агрессивного раздражения, нежели любви.

Я достал лист бумаги и зачитал интервью с Парой, которое я брал, начитавшись переводов журнала «Эсквайр»,

и воображая себя журналистом. Интервью в духе рубрики «Правила жизни». Когда у нас начнут издавать этот журнал? Может, Степан для этого и переводил его, чтобы встать у истоков? Да нет, скорее просто для себя. Для души.

10

Деревня в Ярославской области.

Пара, пятьдесят три года

Детство. Здесь оно и прошло. Тогда здесь было много народу, в деревне. И молодежи было много. Это сейчас – одни вшивые старухи. Всех разогнали. Фраера.

Да, нас били часто. Наша деревня была самой слабой. Потому что – маленькая и народу в ней было меньше, чем в других. Поэтому нас и били. Приедет грузовик, а в кузове парни лежат на дне с кольями в руках. Когда они начинали бить лежащих, выходили драться женщины. Твоя мать выходила. С вилами наперевес, глаза горят. Они ее боялись. Фраера.

Дежурство. Я учился в Политехе, а вечером работал в милиции. После этого на лекции мы спали. По очереди. Один спит – другой дежурит, следит за преподавателем. Как—то в милиции мне сломали ногу. Я догонял хулиганов. А когда догнал, то здорово оторвался от всех наших. Сам не знаю, по—чему я так быстро бежал в тот вечер. Я всегда неважно бегал. И они сломали мне ногу и все равно убежали. Так вот, после этого я не мог спать – болела нога, и все время дежурил. Чтобы парни спали. Это была настоящая взаимовыручка. Настоящее образование. Не то, что сейчас – фраера.

У нас никогда не было мало работы, потом пришли люди – молодые и наглые, им казалось, что мы ничего не делаем, только пьем технический спирт. Фраера.

Меня учили всю жизнь каким—то сложным химическим терминам по поводу краски. Потому что завод делал краску. Даже два раза привозили к нам на завод немцев, и они что—то рассказывали. Адгезия—мудгезия, тиксотропия—мудотропия. Они так запутали людей, что те испугались. Сейчас уже не красят, все – пиздец целой большой индустрии. Сейчас наносят только этот раствор на деревяшки. Раствор от плесени, синевы и пидарасов. Люди стали клеить обои и ставить пластиковые окна.

Фраера. Они что, не могли объяснить людям просто: водная краска – это хуйня, которая намазывается валиком, а алкидная краска – это хуйня, которая намазывается кисточкой. И при этом не надо разводить клей и париться с совмещением рисунков. И люди бы поверили им и пошли навстречу. И простили даже этот запах. А у них в башке был бы великий технический прогресс. Фраера.

У нас работал фотограф Пухов. Пухов фотографировал банки. Пятнадцать лет. Лаборатория у него находилась под лестницей. Когда у него болела собака – он пил. Пил неделю – переживал человек. Его хотели уволить. Эти молодые комсомольцы, купившие наш завод. Тогда мы вступились за него всем коллективом. Нельзя увольнять человека из—за больной собаки – это не по—человечески. Ему достали справку, что вместе с собакой болел он. Но они не успокоились.