Комплекс Росомахи
Шрифт:
места себе не находишь и мечтаешь жениться. Глупые самочки.
Егору иногда хотелось крикнуть на весь белый свет:
– Девчонки, да живите вы весело! Смотрите, как все вокруг отлично! Не
мучайте вы себя тяжкой ерундой, когда все так легко и просто!
Что же касается «жениться», то Егор данный акт считал наитупейшим и
наиабсурднейшим поступком и концом свободной счастливой жизни любого
вменяемого мужика.
И потом, почему он должен весь свой
надоевший до спазмов в горле застиранный махровый халат, замызганный на пузе
и с дыркой под мышкой, и натыкаться на грязные колготки в тазике возле
стиральной машины?
Но грязные колготки и застиранный халат – это ведь не все. Каждый день на
протяжении всей твоей длинной, надеюсь, жизни, этот «халат» прямо с порога
будет заводить бессмысленные монологи, утомляя тебя, уставшего на работе, как
сволочь, пустой трескотней; будет рыдать, если невпопад ответишь на идиотский
вопрос о том, как прошел день; оскорбляться из-за того, что ты так и не заметил
свежевымытого пола или лысых после эпиляции конечностей.
А ведь есть еще тесть с тещей, свояки и свояченицы, чужие болезни вплоть
до геморроя, проблемы на работе, но не у тебя, а у «халата», проблемы в школе, и
тоже не у тебя, а у твоего отпрыска, тьфу-тьфу, не к ночи будь сказано!
Мрак!
А тут Ревякин со своими идиотскими приколами.
Втрескался, говорит. Вот урод.
Фигня все это. Улетучится, не впервой. Влюбляться полезно.
Главное в этом деле что? Главное, не воображать себе всякие глупости, что
судьба, что на всю жизнь и до гроба, и тогда ты с легкостью избежишь того, что
случилось с наивными и недалекими простаками, которые сейчас маются со
своими «халатами» на их общей жилплощади.
У него железное правило – никогда не приводить в свой дом девчонок. Он и
не приводил. Ни одну. И не приведет. Это его берлога, и впускать в нее кого-либо
он не намерен. Его бесила одна только мысль, что некое манерное существо будет
перемещаться по его квартире и рассматривать его вещи. Или даже хозяйничать.
Идите, девушка, на фиг, вы тут лишняя.
Он не стремится стать кому-то там защитой и опорой и не собирается
обременять себя заботами, посвящая время, силы и деньги абсолютно чужой
женщине только потому, что так велят инстинкты и диктует социум. А когда захочет,
заведет себе хомячка. И точка.
Кстати, не нужно лишнего трагизма. Может, и не втрескался еще, а просто
глючит. Правда, глючит конкретно. Хорошо, что еще под землю он редко
спускается. В метро в час пик чего только не унюхаешь.
метро, сплошные дуновения. Всюду теперь «Клима» – и в лифте, и в коридорах на
работе, и даже, блин, в курилке.
«Ничего, прорвемся», – успокоил себя Егор.
К реальности ему помог вернуться Колянов сиплый бас:
– Извини, конечно, Жорка, но твою девочку выкупить тебе не получится. И
дело не в цене вопроса или моем типа упрямстве. Ты помнишь Нину Михайловну?
– Дорошину? – переспросил Егор, удивляясь тому, что недавно о ней
вспоминал, и вот на тебе, заговорили. – Как она? Жива старушка?
– Жива, здорова, – подтвердил Колька, не поддержав Егорова
фамильярного тона. – И этот самый письменный набор твоя зазноба притырила у
нее. Поэтому, сам понимаешь, никакими деньгами ты у меня ее не отмажешь.
Егора покоробило от «зазнобы», покоробило, что «притырила», но общий
смысл сказанного был для него настольно неожиданным, что он решил не
размениваться на перепалку, а предложил:
– А давай, Колян, ты введешь меня в курс дела, а? Что конкретно
произошло, когда, какие у тебя есть факты. Может, ты ищешь не там, время зря
теряешь. Может быть такое?
Ревякин недовольно посмотрел на него, посопел, почесал мясистой лапой за
ухом и согласился.
– Ну, хорошо. Дело в следующем, Жора. Неделю, примерно, назад
позвонила мне Нина Михайловна на мобильный. Слышу, что расстроена она
конкретно. И кажется, плачет. А ее в школе никто не мог до слез довести, даже я не
смог. А тут всхлипы. Я переполошился, конечно, в чем дело, спрашиваю, Нина
Михайловна, объясните. Она мне и объясняет, что накануне утром к ней заходил
какой-то гаденыш, ну, и обворовал. Естественно, я аккуратно так ей говорю, ну что
же вы, такая умная, образованная женщина, а незнакомого в квартиру пустили,
однако не беда, мол, купим новое, лучше прежнего. И тут зарыдала моя Нина
Михайловна в голос, я прям напугался даже. Но все же сквозь рыдания разобрал,
что взяли у нее чернильный набор, который когда-то был подарен ее покойному
мужу, Евгению Тимофеевичу, за безупречную работу на посту председателя
какого-то там исполкома и в связи с шестидесятилетием. Чернильница именная,
на передней части маленькая табличка с выгравированными словами. Я решил
было к ней Самуилыча по-быстрому отправить для выяснения подробностей, но
тут же передумал, лучше, думаю, дела отложу, а сам к ней сгоняю, так
уважительнее. Ну и полетел мухой.