Комплекс Супермена
Шрифт:
И вот теперь, спустя всего полгода, выясняется, что предусмотрено-таки – не всё.
И осознавать, что именно его отцу выпало стать этому кошмару подтверждением – просто ужасно! Потому что уж слишком больным, расстроенным, и непривычно слабым выглядел отец! Холодная волосатая лапа паники цепко сжимала крохотное сердечко Билли-боя, как звал его отец, и никак не желала отпускать.
Отец…
Билли вдруг словно вынырнул на поверхность, обнаружив, что мать пятый раз говорит «Да, поняла!», и разговор заканчивается:
– … ни в коем случае к нему в сарай не заходите. Доктор Зигманн
– Да, поняла вас, капитан. Ждём! Ждём.
В динамике запикал сигнал отбоя, мать положила коробочку назад на полку над столом. Обернулась к Билли:
– Билли. Тебе придётся ужинать одному. Я… Схожу в коровник и свинарник. Покормлю животных. Оставайся здесь, если будут звонить – отвечай. И следи за сестрой.
Билли кивнул, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не заорать благим матом, и не кинуться к матери, и не зарыдать, обхватив её колени маленькими ручками. Но он понимал: они – колонисты. И знали, что рискуют. Как и все остальные, кто прибыл с ними на «Звезде Кораллии» – все триста восемьдесят три человека. Взрослые и дети.
Колонисты и администрация.
Только не думал он, что что-то «этакое» вот именно – случится. И – именно с ними!
Мать, вернувшаяся из спальни, и успевшая каким-то чудом успокоить плачущую сестрёнку, поставила на стол тарелку с кашей, от которой шёл пар:
– Билл! Поешь быстрее. Мало ли…
Мать не договорила, но Билл понял: возможно, это – ещё не конец их бед.
Когда мать открыла дверь, в окружавшей дом темноте снаружи раздались завывания волко-гиен, и заухал филин-дьявол. Но в этом не было ничего необычного: аборигены, как называла их мать, всегда так реагировали на полосу яркого света, падавшую во двор из двери дома. Темнота снаружи, однако, уже не казалась Билли привычной: то ли от этих заунывно-тревожных звуков, то ли от понимания, что мать тоже напугана, его буквально колотило от окружавшего дом, и теперь притаившегося за открытой дверью мрака, не рассеиваемого, как там, дома, на Валенсии-два, ночными фонариками – голубым и зелёным спутниками Порги и Бесс…
Мать вышла, захватив два ведра с комбисмесью. Дверь закрылась.
Билли сел на табурет, чувствуя, как наполняются слезами глазницы.
Нет, он не должен плакать! Колонист, если он настоящий мужчина, должен не плакать, а делать то, что положено! Так всегда говорил ему отец.
Ах, отец…
Как он там?!..
Из геликоптера доктор Теренс Зигманн выбрался только после того, как лопасти винта перестали поднимать вокруг тучи пыли. Придерживая дверцу, обернулся к пилоту:
– Думаю, Фрэнк, тебе лучше пока побыть здесь. Если нужно будет перенести пострадавшего в грузовой, я воспользуюсь дроном. И маску, пожалуйста, не снимай.
Пилот, Фрэнк Нельсен, только кивнул, моргнув глазами, остававшимися в узкой прорези между шлемом и раструбом индивидуального дыхательного прибора: уж о чём-чём, а в необходимости соблюдения мер повышенной безопасности в случае внезапных неизвестных болезней, он не сомневался: первую универсальную
Доктор тоже кивнул, и двинулся по лугу к сараю, не более чем в пятидесяти шагах от которого опустилась машина.
Свет налобного фонаря высветил дверь – толстые доски, мощная щеколда. Всё правильно: защита от волко-гиен должна быть надёжной. Иначе ни завезённых птиц, ни животных, ни припасов не останется. Сейчас щеколда была отперта, и доктора кольнуло секундное опасение: не заперся ли больной изнутри?! Такое бывает, особенно в полуобморочном состоянии при повышенной температуре: автоматика рефлексов, так сказать.
Но дверь оказалась не заперта, и Зигманн, войдя, закрыл её за собой.
Фермер Питер МакКейси свет в сарае зажёг: правда, тусклая экономная галогенная лампочка давала не свет, а, скорее, просто чуть рассеивала сумрак. Пришлось прибавить яркости своей налобной лампы, чтоб хотя бы сориентироваться.
Левую половину сарая, громоздясь до самого потолка, занимало скошенное весной и летом, и высушенное сено, сейчас подпёртое лёгкими пластиковыми щитами – чтоб не рассыпалось. Другую половину занимали многоярусные стеллажи, расположенные почти как в старинных библиотеках – поперёк. На них гроиоздились, упакованные в промасленную бумагу и коробки, запасные детали от плуга, бороны, косилки, трактора и прочих механизмов. Посередине оставался довольно узкий проход.
Сам Питер МакКейси лежал в его конце, у торцевой стены. Лежал ничком, возле широкой длинной лавки, которую вероятно заносили в дом и использовали, когда приглашали гостей, и с которой он сейчас просто скатился. Похоже, потеряв сознание.
Доктор поправил загубник индивидуального дыхательного, и кинул взгляд вниз: с перчатками всё в порядке. Только после этого Зигманн подошёл к неподвижному телу, и не без усилий перевернул немаленького крепкого и сильного на вид мужчину на спину.
Так, дыхание имеется. Пусть прерывистое и частое, что вполне обычно при лихорадке, но несомненно – не затруднённое мокротой, или отёком гортани или слизистых: больной дышит в том числе и через нос. А вот то, что он насквозь пропотел – рубаху, как и удобные армейские брюки цвета хаки хоть выжимай! – и капли пота до сих пор текут и со лба, и по шее и груди – плохо. Да и жар… Доктор даже до того, как датчик на его запястье показал температуру, видел, что она не меньше сорока.
Не подействовала, стало быть, первая универсальная. Которую, конечно, тяжело переносить. Но которая спасала жизни колонистов практически во всех схожих случаях: при неизвестных ксеноболезнях на остальных двадцати восьми Колониях.
Зигманн придвинул к себе ящик, который, пронеся по сараю, сразу опустил на пол у изголовья больного. Покрутил плечом: нести его было тяжело. Всё-таки – двадцать пять кило! Распаковать оборудование и облепить тело больного присосками датчиков нетрудно. Дело привычное, и позволяет хоть как-то взять себя снова в руки. Это просто необычный, ярко-кирпичный, словно от ожога, цвет лица пострадавшего несколько выбил достаточно опытного сорокадвухлетнего ветерана космоса из привычной колеи.