Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши
Шрифт:
Стены отшатнулись, пол рванулся из-под ног, разведчик упал, и сознание оставило его, не прощаясь.
Директриса, проливая воду, старалась привести его в чувство, кто-то звонил через коммутатор в «Скорую помощь», через весь город под вой сирены летел малолитражный автобус с крестом на борту, люди в халатах тащили носилки по лестнице…
Шпион не подавал признаков жизни. Душа рассталась с ним без горечи и с облегчением, как женщина, уставшая от мук.
Разведчик лежал на гладком холодном столе, закинув подбородок. Полы его дождевика касались
Наконец вошел профессор. Он склонился над Смитом, стиснул его запястье, как тренер по дзюдо в центральной оперативной школе, затем твердым и уверенным голосом поставил диагноз:
– Острый катар верхних дыхательных путей!
От изумления Джон Смит немедленно пришел в себя:
– Этого не может быть!
– Вы сомневаетесь в моей компетентности? – усмехнулся профессор. Затем он достал чистый бланк, поставил на нем какую-то закорючку в виде перевернутого китайского иероглифа и сказал: – Вот рецепт. Вы будете принимать эти таблетки три раза в день. На ночь – горячее молоко с боржомом. До свидания.
Он уже двигался к следующему больному так стремительно, что расстегнутый белый халат за его спиной летел, как шлейф.
Джон Смит сунул рецепт в карман и, шатаясь, побрел домой.
Шло время. Солнечное лето, шурша и остывая, катилось к сентябрю.
Джон Смит и Надя обедали в молочном буфете.
Разведчик шел к столу с подносом в руках. Он молча смотрел на жену и улыбался.
Девушка сидела у окна, и предвечерние лучи касались легких ее волос.
– Неужели ты ничего не заметил? – вдруг спросила Надя.
«Наследил!» – подумал Джон Смит и огляделся, нет ли «хвоста».
– У нас будет ребенок, – сказала Надя.
Качнулись на подносе молочные бутылки, со стуком покатились крутые яйца, дрогнул студня брикет.
– Надья! – воскликнул разведчик. – Надья! Ит’з бъютифл, ит’з вандерфул! У меня нет слов! Ай кан’т поверить! Ай вонт надеяться! Це дуже гарно! Но почему ты плачешь?
Надя достала из сумочки платочек, вытерла слезы и сказала:
– Я плачу от счастья. Какое счастье, что я тебя встретила. А представляешь, если бы мы жили в разных частях света?..
С тех пор Джон Смит не знал покоя. Он стал печальным и задумчивым настолько, что однажды, сидя в буфете и рассеянно орудуя вилкой и ножом, отрезал кончик собственного галстука.
Вечерами после работы Джон Смит уходил из дому и часами бродил в районе Лубянки, замедляя шаги возле гранитного фасада. Молодые сержанты, которые пили чай с плавленым сыром, сидя возле распахнутых окон, быстро привыкли к высокому сутулому гражданину в драповом пальто и жестами приглашали его зайти. Но шпион со вздохом уходил прочь, махнув рукой.
Как-то раз он дольше обычного простоял перед дубовой дверью, потом решительно взялся за ручку и вошел.
Младший лейтенант с лицом и манерами старшего лейтенанта проводил его к майору Зотову.
Майор, утомленный несовершенством этого мира, поднял глаза.
Джон
– Ваши документы! – сказал майор.
– У меня фальшивые документы, – виновато произнес диверсант.
– Давайте какие есть, – сказал майор, пряча оружие в ящик письменного стола.
Джон Смит вынул паспорт.
Майор внимательно перелистал его.
– Документы вроде бы в порядке, – сказал он, – а что вам, собственно, угодно?
– Да шпион я, шпион! – воскликнул Джон Смит.
– Из-за границы, что ли?
– Ну разумеется. Из Калифорнии я.
– Так, – произнес майор Зотов, снимая трубку, – товарищ полковник?! Зотов рапортует. Тут ко мне шпион один явился. Нет, вроде бы тверезый… Что ему надо? Сейчас узнаю.
– Что вы, собственно, хотите?
– Дело в том, что я изменил убеждения, – сказал Джон Смит, – точнее говоря, разочаровался в ценностях, под знаком которых проходила вся моя жизнь. В общем, кому бы тут сдаться?
– Товарищ полковник, он сдается. Сдается, говорю, раскаивается… Симпатичный такой. Зажигалку мне подарил в виде пистолета. Ага, понятно. Есть, все понял.
Он повесил трубку.
– Вы посидите, – сказал майор Джону Смиту, – нет, нет, не здесь, – остановил он диверсанта, который уселся в кресло под огромным портретом Дзержинского, – вы посидите в камере, а затем полковник Громобоев лично вас допросит.
– Меня будут пытать? – спросил Джон Смит.
Майор искренне расхохотался:
– Мы такими делами не занимаемся. Вы не в гестапо, а в советском учреждении.
Однако майор сказал неправду. Пытки начались сразу после того, как захлопнулся штырь на обитых железом дверях. Дело в том, что за стеной какой-то пьяный уголовник целый день фальшиво распевал:
А я иду, шагаю по Москве…Это была страшная пытка. Измученный шпион хотел уснуть, но ежеминутно его будил звонкий тенор соседа-арестанта:
…И я пройти еще смогуДалекий Тихий океан,И тундру, и тайгу…Джон Смит начал колотить в стену табуреткой, но в ответ раздавалось:
…И если я по дому загрущу…День и ночь прошли в страшных мучениях.
Тем временем в Москву через Никитские ворота проник Боб Кларк, американский шпион, задачей которого было разыскать Джона Смита и объединиться с ним для совместных действий.
То и дело оглядываясь, Боб Кларк шел по улице. Костюм его был тщательно продуман. Мягкая, надвинутая на глаза шляпа, темные очки, поднятый воротник. В правой руке он держал кусок сливочного мороженого. Левый карман его заметно оттопыривался. Там лежала портативная рация.