Комсомолец 3
Шрифт:
— Саша! Нет!
Краем глаза заметил покатившийся по асфальту зонт. Потом увидел женскую фигуру. Та появилась из-за моей спины и навалилась на мою руку (лёгкая, словно ребёнок; но я не попытался её стряхнуть) — вцепилась мне в предплечье, наклонила ствол обреза к земле.
— Будёновец спасает людей! — сказала женщина. — Он их не убивает!
Я понял, на кого сегодня охотился «маньяк с молотком», ещё когда услышал голос женщины («Саша не надо!)». Посмотрел несостоявшейся жертве маньяка в лицо (на знакомый шрам над губой). Вздохнул (с сожалением) и покачал головой.
— Я должен это сделать, Даша. Так надо.
—
Дарья Степановна Кирова не выпустила мою руку, не позволила дулу обреза вновь взглянуть на «маньяка с молотком».
— Не надо, Саша, не надо, — повторяла она (почти как там, в погребе Зареченского каннибала). — Ты не такой! Я знаю! Не надо! Пожалуйста! Не надо!..
Мужчина уселся на асфальт (зашелестел болоньевый плащ). Он наблюдал за тем, как Дарья Степановна пыталась отнять у меня оружие. Не пытался схватить молоток (хотя легко мог до него дотянуться). Не делал попыток сбежать. Прижимал руку к верхней части груди. Я взглянул на него — позволил Кировой завладеть обрезом, высвободил свою руку. В пять шагов подбежал к маньяку и сходу ударил его носком ботинка в подбородок. Он запрокинул голову, повалился на спину (плюхнулась в лужу кепка). Я тут же перевернул мужчину на живот, скрутил ему за спиной руки (не обращал внимания на стоны). Стащил с себя мокрый платок — связал им кисти мужчины. Стряхнул со лба и бровей влагу.
Взглянул на Кирову.
Женщина тяжело дышала, заметил на её лице блеск слёз (или то были капли дождя?). Она держала обрез за деревяшку приклада, направляла оружие дулом в кусты, смотрела мне в глаза.
— Саша, зачем вы это делаете?! — спросила Дарья Степановна.
Я не ответил ей.
Не успел.
Потому что мужчина заговорил.
— Саша? — сказал он. — Александр Усик?
Глава 47
Я повернулся к лежавшему на земле мужчине, достал из кармана коробок. Присел, чиркнул спичкой. На кончике деревянной палочки заплясал маленький огонёк. Моя рука прикрыла его от ветра и от дождя, не дала погаснуть сразу. Но и не даровала ему долгую жизнь. Ветер позволил огню просуществовать лишь пару секунд. Этого времени хватило, чтобы свет добрался до лица маньяка, ненадолго отразился в его глазах, заставил заблестеть влажную кожу на его щеке. А ещё помог мне заметить кровь на губах мужчины (либо я разбил ему ногой губы, либо от удара тот прикусил язык). Спичка погасла — тьма, сгустившаяся над головой лежавшего в луже мужчины, вновь скрыла его лицо.
— Саша, вы знаете этого человека? — спросила Дарья Степановна.
Она делала паузы между словами: тяжело дышала после борьбы со мной.
— Уже видел его раньше, — сказал я.
Мужчина не смотрел ни на меня, ни на Кирову, ни на молоток. Он прижал щёку к земле, уткнул взгляд в мокрый асфальт около моих ног, не шевелился, словно ранение лишило его и сил, и желания сопротивляться. Назвал меня по имени… и замолчал, будто погрузился в раздумья. Я взглянул на его ставшую теперь корабликом кепку. А в моей голове мелькали мысли о том, что если и не слягу с температурой после этого ночного приключения, то точно заработаю насморк. Мартовский вечер не казался мне приятным. Особенно когда я снял пальто. Ветер легко пронизывал быстро намокавший свитер, добирался до моего тела — гонял по нему стада «мурашек». Волоски на моих руках ощетинились, будто иглы дикобраза.
— Кто он? — спросила Дарья Степановна.
—
Мысленно добавил: «Друг семьи Альбины Нежиной».
Мужчина меня услышал: среагировал на мои слова. Он пошевелился (болоньевый плащ зашуршал, по лужам на асфальте вокруг Валицкого побежала рябь), но не попытался привстать — едва слышно застонал (от боли?). Лежавший на асфальте со связанными руками Роман Георгиевич не походил на грозного и безжалостного убийцу. Я не испытывал по отношению к нему сейчас ни злости, ни ненависти, ни жалости. Мне было холодно. Если я на что-то и злился, то на дождь и на себя (за то, что не «решил вопрос» первым же выстрелом).
Кирова подошла ближе, прикоснулась к моему плечу. Она смотрела на стонущего Валицкого. Едва ли не на вытянутой руке держала за остатки приклада обрез (дулом вниз), будто боялась испачкать об него одежду. Я не хотел вступать с ней в борьбу за оружие. Да и Роман Георгиевич не виделся мне серьёзным противником. Тем более, пока он лежал на асфальте со связанными руками. Я не отменил свой приговор маньяку. Но не нападал на того: забить (насмерть) связанного лежачего человека — не то же самое, что нажать на курок.
— Осторожно, Даша, — сказал я. — Винтовка заряжена.
Ветер на секунду усилился. Он откатил к кустам раскрытый зонт, холодными щупальцами вновь забрался мне под одежду.
Кирова указала на Романа Георгиевича.
— Саша, почему вы в него стреляли? — спросила она.
— Хотел убить, — сказал я. — И убью.
— Но… почему?! Ведь вы же не убийца! Я помню, как вы меня спасли! И знаю, что вы помогли не только мне, но и Альбине Нежиной, и дочери этого… начальника из горкома. Вы герой, Саша! Вы мой будёновец! Вы не бандит! Я… не понимаю, что происходит!
Женский голос прозвучал, как плач.
— Не вижу другого выхода, Дарья Степановна, — сказал я. — Иногда героям приходится и убивать. Если они не находят иного способа помочь.
Носком ботинка я поддел молоток — придвинул его к туфлям Кировой. Женщина на шаг попятилась, будто увидела перед собой крысу. Наклонилась, подняла инструмент, сжимая двумя пальцами мокрую деревянную рукоять.
— Откуда здесь… это? — спросила она.
Я нехотя указал на Валицкого.
— Он принёс. Хотел вас убить.
— Меня?
Не почувствовал в голосе Дарьи Степановны испуг — лишь уловил нотки удивления.
— Зачем?
— Не знаю, — сказал я. — Об этом лучше спросить у него. Если он сам знает. И если захочет вам ответить.
Кирова смотрела на Романа Георгиевича.
Я не видел выражение её лица, но чувствовал растерянность в её голосе, в её жестах.
— Саша, что происходит? — сказала Дарья Степановна. — Объясни мне. Я…
Её голос сорвался на жалобный писк.
— …Ничего не понимаю.
— Этот человек хотел вас убить, Даша, — сказал я. — Можете мне поверить. Для этого он и взял с собой молоток. Но я ему помешал. Вот и всё.
Говорил я в полный голос, но дождь заглушал мои слова. Дарья Степановна повернулась ко мне. Луна пусть и пряталась за пеленой облаков, но отражённый ею свет всё же доходил до земли: я увидел широко открытые глаза Кировой.
— Я верю вам, Саша, — сказала женщина. — Правда, верю! Но всё равно не понимаю… почему вы в него стреляли? Разве… нельзя было поступить иначе?