Комсомолец
Шрифт:
— Сразу начальником шахты станешь, — сказал Слава.
Пашка хитро улыбнулся, махнул чёрным дипломатом с блестящими кодовыми замками (Аверин явился на занятия с точно таким же — «гэдээровским», как он его обозвал).
— Не откажусь, если предложат, — сказал он. — Но уверяю вас, парни: с правильным тестем и здесь, в Зареченске, в шахту спускаться не придётся. Если только изредка — чтобы заработать подземный стаж. А так: светлый кабинет с цветами в горшках на подоконнике, спокойная работа в окружении красивых женщин — красота!..
— Мечтай, мечтай, — произнёс
Он похлопал Могильного по плечу, подмигнул мне.
Спросил:
— Ну что? Идём искать аудиторию?
Ещё около деканата мне показалось странным, что у нас будет не лекция, а практическое занятие по высшей математике. Подумал даже, что человек, составлявший расписание занятий для нашей группы, допустил описку. Казалось бы: какая практика без предварительного получения теории? Или забыли, что первые курсы неделю подсчитывали лишь капусту в полях? Аверин с Могильным не заметили странности в расписании. Промолчал и я. За годы жизни почти разучился удивляться. Потому что у любой странности могло быть простое объяснение — нужно лишь разобраться в происходящем.
Понял, что лекции всё же не будет, когда вслед за старостой подошёл к аудитории. Не к огромному лекционному залу — к обычному учебному классу, рассчитанному на присутствии в нём максимум двух групп первокурсников. В аудитории стоял гул голосов. Студенты разбились на группы (их составы сложились ещё в колхозе), общались, смеялись, жестикулировали. Хвастались друг перед другом вещами, показывали фотографии, шуршали страницами книг, двое парней изображали фехтовальщиков — размахивали свёрнутыми в трубки газетами. Первокурсники не показались мне взрослыми людьми — в прошлой жизни я бы принял их за старших школьников.
Первым делом мой взгляд отыскал в толпе светлую косу Альбины Нежиной. Королева обнаружилась в центре аудитории, в окружении квартета ухажёров. Стояла вполоборота к двери, наверняка заметила наше появление — но не повела и бровью. Я с удовольствием пробежался глазами по её ладной фигуре — собрал материал для ночных фантазий. Снова убедился в том, что из всех сокурсниц лишь в Неженой не видел ребёнка. Всех остальных одногруппниц пусть и не считал дурнушками (некоторые имели вполне зрелые женские формы), но не в состоянии был разглядеть в них женщин — не детей.
— Паша! Мы здесь!
Заметил в дальнем углу комнаты Олю Фролович — та махала рукой.
Лицо Пашки Могильного озарилось улыбкой. Без долгих раздумий парень ринулся в аудиторию — подобно ледоколу, раздвигал плечами студентов. Славка Аверин бросил на преподавательский стол журнал учёта посещаемости и двинулся за приятелем. А вот я за ними не последовал. Потому что увидел рядом с Ольгой нашего комсорга. С Пимочкиной я так и не поговорил по душам. После колхоза с ней пока не встречался. И пока не желал её видеть: накопившаяся от общения с ней усталость ещё не развеялась. Решительно направился к первым от доски рядам — занял место за партой рядом с учительским столом.
Раз уж я решил стать отличником,
Чувствовал на своём затылке пристальный взгляд (Пимочкина?), но не обернулся. В прошлой жизни я хорошо научился обращаться с женщинами в постели. А вот все эти разборки «любишь — не любишь» обходил стороной. В молодости мне хватало общения с женой. Потом предпочитал скоротечные романы, когда жена решила, что сможет прекрасно жить без меня, но на мои деньги (на алименты она купила две квартиры в Москве и одну в Питере). Указывал девицам на порог, как только заходила речь о «серьёзных» отношениях — благо партия в то время уже не наказывала за аморальное поведение.
С удивлением обнаружил, что перспектива «разборок» с комсоргом напрягала меня сильней, чем предстоящие встречи с маньяками. Головой я понимал, что все эти Светкины взгляды, улыбки и подарки в виде гематогена — не что иное, как ухаживание. И в то же время, никаких конкретных шагов в борьбе за мою руку и сердце Пимочкина пока не предпринимала. Я находил глупым ругать девчонку за хорошее ко мне отношение. И в то же время понимал, что её «шефство» надо мной ни к чему хорошему не приведёт — ни для неё, ни для меня. Однако всё не находил подходящего момента, чтобы расставить точки над «ё» в наших бесперспективных отношениях.
Вынул из потёртой текстильной сумки (как же мне недоставало в этом времени полиэтиленовых пакетов!) чистую толстую тетрадь, заготовленную для учёбы ещё самим Комсомольцем. Проверил работу шариковой ручки — снова порадовался, что не придётся писать перьевой: не представлял, как вообще можно писать, макая железку в чернила. Никто не спешил занимать по правую руку от меня свободное место. Либо не считали его удачным, либо не желали делить парту со мной. Это в прошлой жизни от желавших сидеть со мной рядом не было бы отбоя — и в институте, и после. Теперь моё соседство не казалось одногруппникам привлекательным.
«Пора привыкать к новым реалиям», — подумал я.
И услышал первый в моей новой жизни звонок на урок.
Преподаватель вошёл в аудиторию сразу же, как смолк звонок — невысокий, короткостриженый, с лысой макушкой, чёрными усами и бородкой а-ля Дзержинский. Одернул полы серого пиджака с испачканными мелом рукавами. Плотно прикрыл высокую массивную дверь — та жалобно скрипнула. Близоруко сощурил глаза, не глядя на студентов прошёл к своему столу, поставил на стул портфель. Принёс с собой резкий запах одеколона, и табачного дыма.