Кому на руси жить

Константин

Довольный Липан уводит своих жуликов. За амбаром я остаюсь с Гольцом.

– Ну ты даешь батька! – говорит он восхищенно. – На все руки от скуки!

– Что есть, то есть, – говорю самодовольно.

– А что это за знак у тебя на левом плече? Будто жук диковинный с хвостом.

Я вспоминаю как пялился Голец на мою наколку вчера на речке и становится мне неуютно.

– Сам ты – жук. Скорпион это. Набивался тем, кто побывал на войне.

– На какой это ты войне побывать успел, – хихикает Голец. – В детстве что-ли?

–

Можно и так сказать, – говорю. – А воевал я в лесиситых горах Бразилии, где много-много диких обезьян. У меня и медалька имеется.

– Медалька?

– Награда такая, кругляшок блестящий, на груди носить можно, чтоб все видели.

– За что награда?

– За то, что командира испод огня вытащил.

– Из огня?

– Пусть будет – из огня. Спас, короче, старшого, вот меня и наградили.

– За что воевали?

– За мир, за что еще воюют.

– Победили?

– Типа того.

– Скор-пи-он, – медленно произносит Голец. – Красивое слово, сильное. Раньше, вроде, не было его у тебя?

– Много ты понимаешь, – говорю. – Было или не было, тебе какая разница? Помалкивай, понял?

– Понял, – говорит и снова шепчет понравившееся слово.

Три дня по моей просьбе Шепет с Рыкуем муштруют моих разбойничков, приучают к солдатской жизни. Рыкуй где-то надыбал новую тетиву и Невул теперь носится со своим луком как курица с яйцом. Для него в качестве мишени набили сеном мешок, который он с упоением принялся долбить стрелами с разных дистанций. Жила, Криня и Голец с энтузиазмом учатся оружному бою на мечах и булавах. Их заставляют метать в мишени сулицы и прикрываться от атак щитом.

Меня по причине временного увечья пока не трогают, сижу себе на камушке, на солнышке греюсь, за тренировками наблюдаю да ножики в поставленную стоймя деревянную колоду швыряю. Боярский малолетний сынок Тихонька с удовольствием мне их подает.

Обедаем как и обещала боярыня вместе с дворней в общей трапезной, спать с Гольцом и Криней уходим в избушку Чурка, где для нас плотник сладил спальные места. Жила и Невул ночуют при тереме.

На четвертое утро в усадьбу заявляется купец, лучший друг боярина Головача. Его сопровождают семеро при оружии. Хмуро топают прямиком к терему.

– Занимаетесь? – спрашивает, замедлив возле нас шаги. – Правильно делаете. Минай на подходе. С ним урманы и десяток полоцкой гриди.

Глава двадцать четвертая

По тому как от полученного известия вытягиваются и сереют лица Рыкуя с Шепетом я понимаю, что ничего путного от прихода загадочной гриди ждать не приходится.

Купец, грохоча сапогами, заходит в терем, его сопровождающие остаются возле крыльца, держатся кучкой. Рыкуй решительным шагом направляется к ним для разъяснений, ведь все из одного городка, наверняка знакомцы или даже родственники.

Свистом собираю вокруг скамеечки в уютной тени под свесом амбарной крыши своих, спрашиваю Шепета как самого знающего

что означает гридь и чем ее приход нам может грозить.

– Гридь – это личная дружина князя Рогволда, – поясняет Шепет, отводя глаза. Вид у него такой, будто под лопатку сзади нож приставили и выражение лица такое нехорошее как от тянущей зубной боли.

По груди пробегает холодок. Гнида все таки этот Минай! Выпросил у князя боярство и явился с подмогой. Восстанавливать, так сказать, конституционный порядок. Для меня и моих лесных лиходеев это настоящий приговор. Не думаю, что Минай позабыл про нашу роль в своих злоключениях.

– Ну и что? – говорю. – Мы что, не дружина? Урманов бивали. Десяток не сотня, запрем ворота, в тереме засядем, до возвращения Бура как-нибудь продержимся, вон какой тут забор высокий и крепкий, не будут же они его тараном долбить.

Шепет мрачно усмехается.

– Гридь княжья пеше не ходит, они на лошадках все. Как думаешь сумеют они с седла наш частокол перемахнуть?

– Запросто, степняки так всегда делают, – вставляет Криня.

Я недовольно на него шикаю, тоже мне знаток выискался.

– Дык рассказывали мне... – оправдывается Криня.

– Прыгунов из окон отстрелить можно, – продолжаю свою мысль.

– Можно, только стрельцов толковых у нас всего двое. Невул твой да я одноглазый. С разных сторон разом полезут, хрен ты их всех отстрелишь. Это тебе не разбойники, Стяр, и даже не урманы. Гридь, она гридь и есть, отборные воины. На одну ладонь положат, другой пришлепнут, вот и весь мой тебе сказ, десятник.

Я растерянно молчу, ведь давно успел заметить, что безоружным здесь мало кто из мужиков ходит, хотя бы ножик при себе да имеется, а то и топорик. Стало быть, не просто так оружие таскают, как украшение топор штука сомнительная и совсем не пушинка, им пользоваться надо уметь, иначе самому в глотку забьют.

Не знаю почему в тот раз на торгу дулебы меня не прирезали. Не успели наверно...

Короче, население этой эпохи вовсе не беззубо и готово дать отпор кому угодно. Однако по Шепету исход нашего столкновения с гридью предопределен, как если бы на тренировку поселковой боксерской секции пожаловала компания мастеров спорта по боксу с недвусмысленным желанием применить свои умения в спаррингах. Вроде бы и драться пацаны умеют, кое чему обучены, на областных соревнованиях места берут, но против мастеров никак, хоть ты тресни.

Разбойнички мои, как показала баталия с прихвостнями Миная, вояки вполне себе сносные. Пусть не мастера и даже не кандидаты, но толпой кого угодно завалят, будь он хоть трижды гридень. Жаль толпа у нас жидковата, но по этому поводу уже крутится в моей голове одна очень смелая мысль.

Шепету явно не по себе. Он замыкается, начинает кусать нижнюю губу – размышляет. Голец кивает головой в бок, отзывает на конфиденциал. Ковыляю с ним за угол амбара подальше от чужих ушей.

– Что, есть какие-то соображения? – спрашиваю.