Кому на руси жить
Шрифт:
– В амбаре кого-то держат. Я поначалу думал – тебя, хорошо, остальные клети проверить решил, услыхал как ты блажишь.
Амбар в противоположной стороне подворья. Голец говорит, что, прячась за дворовыми постройками, перебегая от одной к другой, пока все заняты пожаром, а усадьбу заволокло дымом, можно проскочить.
Слезаем с крыши позади сарая. С осторожностью опираясь на больную ногу, замечаю поползший шов на голенище. Из-за повязки увеличенная в объеме конечность требовала простора, прыгать в тряпках я наотрез отказался и просил Шепета раздобыть
Пригнувшись, дерганной иноходью устремляюсь за Гольцом. Дым пожара, придавленный низкими облаками к земле, в небо уходить не торопится, катит черными с проседью волнами во все стороны, клубится над крышами сараев. Передвигаемся от постройки к постройке со всеми предосторожностями, ногу берегу, стараюсь наступать как можно аккуратнее.
– Кто усадьбу Минаю сдал знаешь? – спрашиваю, прислонившись спиной к углу тележного навеса для секундного отдыха.
– Знаю. Друг твой одноглазый.
– Шепет? – переспрашиваю с удивлением. Хотя чему тут удивляться – сам гнилой и сапог такой же подсунул падла...
Дергаем дальше. Теперь мы на полпути к амбару, еще немного и доберемся до своих. Едкий дым уже повсюду, рожи у нас с Гольцом делаются смуглыми как у арабов. Присаживаемся перед предпоследней перебежкой по самому большому открытому месту.
– Рыкуй где?
– Урманы убили, – отвечает Голец таким голосом будто речь о раздавленной лягушке. – О, вот этот и убил!
Инстинктивно пригнувшись, смотрю в указанном направлении.
В дальнем углу боярского подворья, у молодого дубка подле помойной ямы в обрамлении густого кустарника, на разворошенном стожке старого сена трясется, собравшись в испуганный комок растелешенная девка. Сорванная с нее одежда втоптана в грязь, на выпачканном сажей лице сверкают расширенные от ужаса глазюки. Над ней, обеими руками отмахиваясь от жирных зеленых мух, со спущенными портами возвышается наш старый знакомый. Его своеобразную, коренастую фигуру я из тысячи узнаю, помнится не так давно помешал ему Головач со мной расправиться. Хорош, наверно, на мечах, сученок, в салат нас всех порубит если за свои клинки успеет схватиться.
Вопреки опасности, ноги сами несут меня к месту назревающего акта насилия.
А девка хорошая! Та, что пирожки нам в тереме подавала. Глазастенькая. Не знаю как у нее с моральными устоями, но с этим урманом явно ни о чем таком не договаривалась. Меня увидела – обомлела, но виду не подает, глаза сразу отводит. И это правильно...
Крики от сгораемого на корню боярского терема сюда долетают практически без помех. Среди общего гвалта выделяется зычный, руководящий рев Миная. Кому пожар, а кому сладенького подавай. Подбираюсь к занятому лицезрением нагой, беззащитной жертвы мужику сзади с сильнейшим желанием разорвать на куски. Жаль в руках пусто.
– Эй, Харан...
Оборачивается урман стремительно, будто стоял и ждал окрика. Поверх кожаного, шитого квадратными железками кожуха на широкие плечи накинут кусок медвежьей шкуры, шея блестит
– Ты не упаришься в мехах? – интересуюсь в упор.
Харан кидает быстрый взор вправо на пояс мечами, скинутый впопыхах под ноги. Меня он пониже, что вкупе с особой урманской спесью заставляет его слегка приподнять подбородок. Вкладываюсь в удар как в последний. Слышу хруст и чувствую костяшками податливый хрящ за вминаемым в горло кадыком. Урмана отшвыривает на проворно увернувшуюся от тяжелого подарка девку. Зажимая руками шею, он громко хрипит и страшно вращает вылезшими из орбит белыми шарами глаз. Жилистые, волосатые ноги молотят серую грязь, от недостатка кислорода в легких его лицо краснеет и делается одутловатым, будто насосом накачали под кожу воздух. Спасенная девка шарахается в сторону, торопливо собирает остатки своей одежды. Попытавшись встать, урман натужно сипит, падает, беспомощно переворачивается голым естеством вниз и замирает в неприличной позе.
– Пошли с нами, – говорю чернавке. – Стремно здесь, обидеть могут.
Глава двадцать девятая
Напуганная до смерти, трясущаяся девка на карачках кидается подбирать свою одежду растрепанную нетерпеливым Хараном в лоскуты. Я мимоходом отмечаю какое у нее крепкое, белое тело, точно у мраморной статуи античной богини Афродиты. Ни малейшего намека на загар.
Голец цапает с земли двойной пояс с мечами и делает движение к покойнику с недвусмысленным намерением избавить от ненужных ему на том свете вещей и шмоток.
– Брось, – говорю. – Идти надо, не успеем. Дай ей лучше свою рубаху.
Голец с сожалением отступает от Харана, зато без всякого сожаления стягивает с себя верхнюю рубаху и протягивает девке. Стоит, нагло пялится на обнаженную девичью спину, пока чернавка ловко надевает мужскую одежду. По одобрительной улыбке понимаю, что девка Гольцу нравится и мое решение взять ее с собой оценивается крайне положительно.
Со стороны терема раздается треск и грохот катящихся бревен, перекрывающий слаженные мужские крики. Я подпрыгиваю от неожиданности: вроде бы рановато терему развалиться, не прогорело еще...
– Амбар баграми раскатывают, – поясняет глазастый Голец. – Наших, стало быть, должны из него вывести...
Хм, не факт! Ребята Миная ничего и никому не должны. А амбар разбирают – правильно делают. Поднявшийся ветерок тянет от нас как раз через терем в сторону амбара, запылают хозпостройки – жди в городе беды, исходящая сухим треском теремная крыша уже сыпет искрами как бенгальский огонь. Им сейчас нужно не позволить огню разыграться, отнять у него пищу, пускай терем дожирает и успокаивается на этом, десятки городских домов дороже одной боярской хибары.