Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)
Шрифт:
— Да нет, сеньор! Орехи тут испокон веков, как камни. Кто их знает, сколько лет! Тыщи две, наверно.
Собака, потихоньку пробравшаяся в сарай, терлась и вынюхивала у полок. Сеньор Кайо пнул ее:
— Цыц, Кита!
Собака взвизгнула, поджала хвост и, ткнувшись в порог, выскочила на улицу. Виктор крутил в руках диковинное изделие из проволоки с двумя ремешками:
— Что за штуковина, похожа на намордник?
— Намордник и есть.
— Ничего себе собачки у вас!
— Это не для собак, для ослов.
— Как, в этом селении
— Не то чтобы кусались, сеньор, а только не надень ему намордник и начни возить снопы — ни одного колоска до места не довезешь.
Виктор кивнул:
— А, понятно.
Лали потянулась к ближайшей полке и взяла с нее яблоко:
— Можно?
— Кушайте, кушайте, угощайтесь, нынешним летом яблок не попробуем.
— Плохой урожай? — допытывался Виктор.
— Плохой, когда есть хоть что-то. А тут апрельские заморозки побили весь цвет подчистую.
Позади из темноты послышался жалобный стон. Сеньор Кайо улыбнулся и поскреб щеку:
— Чуете?
— Кто это?
— Сова. Года два назад пустил ее свить гнездо, и вот, пожалте.
— А раньше что же — она гнездилась не в помещении?
— Никогда они под крышей не гнездились, а теперь, видать, одиноко им стало.
Левой рукой он отодвинул подпорку двери, пригнул голову, чтобы не стукнуться о притолоку, и пригласил:
— Заходите, заходите.
Он двигался легко и свободно, а они за ним — неуверенно и на ощупь в полутьме, по неровному полу. В самом темном углу сеньор Кайо остановился и чиркнул спичкой. Два живых существа, два близнеца, два комочка из ничего не весящих перьев глянули на них с полу, из сена, своими круглыми черными глазами. Сеньор Кайо поднял соломинку и ткнул раз и другой в пушистые комочки, и совята выпустили когти — длинные, загнутые и острые как ножи. Не распрямляясь, сеньор Кайо поднял валявшиеся около птиц два сереньких, сухих, свинцового цвета катышка и загасил спичку. Зажег новую, выпрямился и показал на ладони катышки. Прищурился:
— Ну, кто знает, что это?
— Черт побери, две какашки! — не колеблясь, высказался Рафа.
Сеньор Кайо засмеялся:
— А вот и нет, сеньор, не какашки, ничего подобного. Это сова откладывает ртом. А все, что не мумиё, сплевывает отдельно, сказать яснее, косточки, волоски всякие, вот так у них водится.
Он раздавил катышки меж пальцев, показывая, какие они крепкие, потом бросил их на землю вместе со спичкой, растер подошвой и опять пригнулся, чтобы не стукнуться о притолоку. Назад, к светлому дверному проему, идти было легче. Сеньор Кайо задержался около развешанного по стене инвентаря. Тщательно выбрал мотыгу.
— А теперь мне надо спуститься в огород, — словно бы извинился он.
Виктор отряхнул руки.
— Можно, мы с вами? — спросил он.
— Вы, как погляжу, собираетесь задержаться. А коли так — чуть погодя покажу вам селение.
— Есть что-нибудь стоящее?
— А то! Как не быть. Наверху, у кладбища, можете посмотреть часовню, дорогого стоит,
Продвигаясь за стариком к двери сарая, Виктор внимательно слушал. Тени уже выбрались из улочки и легли на площадь, а солнце отсвечивало в ручье и золотило склон холма. Когда галки замолкали, становилось слышно, как бежит по камням ручей и где-то далеко обрушивается водопадом на дорогу. Рафа подошел к Виктору.
— Знаешь, сколько времени, депутат?
Виктор угрюмо рассудил:
— Какое это теперь имеет значение? Нам тут хорошо, так ведь? — И, будто желая успокоить собственную совесть, спросил сеньора Кайо: — А кто из жителей остался в Кинтанабаде?
— В Кинтанабаде-то? А никого.
— Никого?
— Никого ровным счетом, сеньор.
— А в Мартосе?
— А в Мартосе, сеньор, пятеро осталось. Постойте-ка, наврал: четверо. Баудильо в прошлом месяце помер.
Виктор обернулся к Рафе:
— А ты говоришь!
— Елки, ничего я не говорю! Дани до лампочки, сколько там человек, сам знаешь, ему одно нужно — пришпилить на карту последний флажок, и точка.
Виктор пожал плечами.
— Весьма сожалею, — сказал он. — Я в эти игры не играю.
Женщина в трауре вышла из дому, пес плелся за ней, и Виктор проводил ее взглядом до ореха. Подойдя к дереву, женщина отвязала осла и на веревке повела его за дом; пес не отставал от старухи. Сеньор Кайо, постукивавший мотыгой по земле, теперь поднял ее и, оглядев внимательно, сказал вроде как сам себе:
— Надо ее загнать, да получше.
— Загнать — в смысле насадить?
— Само собой.
— А в городе загнать — значит продать.
Старик словно не слышал его:
— И загонять надо не на палку, а на цельный ствол.
— На ствол?
— Цельный, от корня, простая палка не удержит.
У Виктора от возбуждения горели глаза. Он обернулся к Лали:
— Представляешь?
Лали сделала слабую, вполголоса, попытку:
— Даже если в Мартосе мы не будем выступать, то хоть появиться там надо, Виктор. А то Дани взбеленится.
— Дани, Дани, Дани, с языка у вас Дани не сходит, черт подери. Нельзя ли, в конце концов, оставить меня с вашим Дани в покое?
— Как скажешь.
И, придя в дурное расположение духа, Виктор отвернулся.
— Пойдемте в огород, сеньор Кайо.
Старик зашагал по правому берегу ручья; дойдя до откоса и оставив слева небольшой проточный водоем, ступил на тропку, петлявшую меж папоротников. На первой же террасе, образованной наносами, находился огород, разбитый на правильные квадраты, заботливо обработанные и ухоженные, и это особенно бросалось в глаза по сравнению с невозделанной, заросшей сорняками землею вокруг. Рафа наклонился, разглядывая бобы: крепкие, прямые стручки торчали на стебле, а рядом повисли кривые стручки гороха.