Кому я должен? Часть 2
Шрифт:
Обнаружив в записной книжке своего телефона давно уже сохраненный номер здоровяка Консультанта, я быстро нажал на зеленую кнопку вызова, не давая разуму включиться в происходящее и задуматься о смысле произошедшего. Вот теперь можно и подумать, кнопка вызова нажата. И даже если разум все же запротестует и заставит меня сбросить звонок, то у вызываемого абонента появится неотвеченный вызов, и, значит, абонент мне перезвонит. Но разум покорно сдался, не в силах препятствовать моему решению. Так-то лучше. Лучше подумай, какой импульс, какой частоты послать от мозга к органам речи? Что я сейчас скажу Консультанту? Сколько денег вообще для него может быть много, и сколько я могу у него попросить? Интересно, а как он вообще ко мне относится, чтобы мне понять, на что рассчитывать?… А сколько времени прошло? Уже, пожалуй, много. Он сейчас уже должен ответить. Ну ничего. Сначала поздороваюсь, потом можно еще про дела спросить, если еще нужно будет время, то можно про свои дела
– Абонент не отвечает или временно недоступен, попробуйте позвонить позже, – проговорил Консультант женским голосом.
Как скажешь, дружище. Попробую позвонить позже. А вообще зачем позже, чего тянуть-то? А ну-ка еще разок наберу. Так бывает, что чего-то глючит у сотовых операторов. Вроде и недоступен абонент, а еще раз сделаешь вызов – уже доступен. Как девушка, блин, капризная. Вроде и так пытаешься, и так, а она и не отвечает, и недоступна. А попробуешь еще один подход – вроде и нормально получается. И связь налаживается. И абонент доступен… Ладно, замечтался, вызываем Консультанта – опять недоступен. И третья попытка опять в молоко.
Эх, Консультант, Консультант, упустил ты свое счастье! А всего и надо-то было… телефон на зарядку вовремя поставить. А, ну да, и еще небольшая мелочь – денег мне насобирать. Да, мне, почти незнакомому для тебя человеку (все, что нас сближает, – это обладание когда-то давно машинами одной модели). Чего? Слабо, что ль? А я тебе должен буду. И деньги тебе сразу отдам, и еще должен буду. Представляешь? Ну ладно, ты там подумай пока. А главное, телефон не забудь зарядить. Сейчас прям втыкай в розетку. А то я уже за тебя поговорил сам с собой, а тебе так и не дозвонился.
Хохотушка и красавица Дженни. По-настоящему добрейшей души человек. Вот уж кто точно мне никогда не откажет. Особенно после всего, что между нами было… А было между нами очень много всего. По-настоящему все было. И по-настоящему много. Нет, ну видел-то я ее всего один раз – на той самой встрече. Но потом… Потом какое-то время мы переписывались в личных сообщениях. Она рассказывала мне о каких-то своих проблемах и переживаниях, а я всячески успокаивал ее и делился своими. Потом мы вместе придумывали имена моим рыбкам. Ей было сложнее, потому что она их никогда не видела, но это нисколько не умаляло ее желание помочь мне. Дженни чуть ли не единственный человек в мире, кто знает о том, что я сплю с мягкой игрушкой, кроме тех, кто видел это (нет, она не видела – я ей сам рассказал). Я не знаю, зачем все это и как так получалось. Как-то неожиданно получалось. И так же неожиданно закончилось… А может, и не закончилось. Может, просто взяло паузу. А теперь может начнется снова. Телефон-то у меня ее всяко остался. А уж если я ей стану должен…
Какая-то подозрительная тишина в трубке. Сговорились, что ль, сегодня все? Или серьезные сбои у оператора? И когда я уже был готов услышать в трубке механический женский голос, размышляющий о недоступности человеческих материй, наконец послышались долгожданные гудки. Долгожданный первый гудок, потом чуть менее долгожданный второй, третий прозвучал уже без особого интереса, четвертый и вовсе нейтрально, а пятый оборвался, будто погрузившись в бездну тишины… Набираем еще раз. Гудки пошли практически сразу, но гудков опять было слишком много… И опять тишина.
Ну где же ты, Дженни? Ты не представляешь, как я хотел тебя услышать! Ты тем более не представляешь, что бы я тебе сказал, а точнее, попросил у тебя. Подумать только, и виделись-то один раз на общей встрече, где еще было пятьдесят человек. Потом – несколько сообщений друг другу. А теперь, когда прошло полгода, или год, или два, я звоню тебе. И надо-то мне всего ничего. Сущий пустяк. Ну тысяч так… пятьдесят. Да, в долг. Верну, конечно. Нет, ну ничего не случилось по большому счету – так, проблемки, наверное, ты просто дай мне денег. Нет, пару дней, не больше, а может, и завтра верну.
Та-а-ак! Судя по времени исходящих звонков, прошло минут сорок пять. И что мы имеем? Потраченные сорок пять минут, ни копейки денег, и ни одного должника. Возможно, Консультант зарядил-таки свой телефон и включил его? Звоним – не абонент, еще раз – мимо, третий раз – впустую. Но Дженни – ей же проходили вызовы, она должна была увидеть пропущенный вызов в телефоне и перезвонить мне?! Но не перезвонила. Звоним ей еще раз. Гудки уже не вызывают никаких эпитетов, это просто длинные телефонные гудки. Гудки, звучащие всякий раз, когда ты на фиг никому не нужен и с тобой не хотят разговаривать. Еще раз набираем, еще…
Ну что ж, попробую позвонить им завтра. Или не попробую. Или попробую, но не завтра. А что будет завтра? Или что будет не завтра? Неважно, что будет, важно, что есть сейчас. А есть у меня якобы проблемы, имитируемые финансовые сложности, в решении которых я вроде как нуждаюсь. Нуждаюсь вроде как не завтра, а прямо сейчас. С другой стороны, это всего лишь мой эксперимент, тогда можно и повторить. Ладно, посмотрим.
Но и на следующий день Дженни мне не перезвонила. Я уже начал почему-то
Глава 2. Мавроди. МММ-2011
Это даже не мое стихотворение. Оказывается, есть на свете еще придурки, по сравнению с которыми я – мальчик-пай. Это стихотворение написал Сергей Мавроди, известный всем специалист по одурачиванию человеческих масс. Я думаю, что написать такую фигню много ума не надо. Но вот сколько надо отчаяния и смелости, чтобы выложить это на всеобщее обозрение! На зоне многие становятся поэтами, и этот не исключение. А чего еще там делать? Впрочем, не знаю, не довелось. Оно, может, и к лучшему. А может, и к худшему. Будучи малолетним подростком-романтиком, я был уверен, что обязательно должен отсидеть в тюрьме. Мне не хотелось совершать преступления, но в тюрьму хотелось. Я был уверен, что, пройдя через лишение свободы, я смогу более правильно смотреть на окружающие вещи, понимать ценности и расставлять приоритеты. Не глупая, в общем-то, мысль. У меня вообще в юношестве было много умных мыслей. Помню, как при очередном переезде и улучшении наших жилищных условий я решил больше не перевозить эти пакеты с бумагой: подростковые дневники, стихотворения, прозу, какие-то очерки. Я все это сжег. Бумаги было много, я подкидывал ее небольшими порциями, и, пока прогорала предыдущая партия, я читал отдельные отрывки из того, что держал в руках, приготовив для сожжения. Так вот, там было очень много умных мыслей. Да что там умных – порой просто гениальных. Я жадно вчитывался, стараясь читать как можно быстрее, впитывая все это и запоминая. Не знаю почему, но сожжение этих бумаг мне казалось неизбежным. Я должен был все это сжечь, причем процесс горения должен был быть непрерывным. Я читал страницу, пока горела предыдущая, и, когда огонь начинал стихать, я должен был бросить следующую, независимо от того, сколько я успел там вычитать… В тюрьме я так и не посидел. По крайней мере, пока. Но мысль эта, и даже не просто мысль, а полноценное многостраничное описание возможных преимуществ и недостатков отложилось в моем сознании. Также я хорошо помню, как, будучи годов пятнадцати от роду, приходил в строящееся здание суда, которое по ночам охранял мой брат. На первом этаже там были одиночные камеры. Метр на метр, ну, может, чуть больше. Уже были навешены массивные железные двери с огромным засовом, и у противоположной стены была вмонтирована железная лавка. И был такой у нас прикол – вроде экстрима, – когда один заходил в эту маленькую камеру, а другие снаружи закрывали его на пару минут, не больше. И для всех «правильным» ощущением было ощущение страха. Я, конечно, никому не признался, но отчетливо помню это ощущение безудержной свободы, которое я испытал, будучи закрытым в маленькой камере. Я не должен никому ничего делать, я не должен был никому ничего говорить. Есть только я, Бог, и есть мои мысли, которые в отсутствие внешних раздражителей упорядочивались в моей голове, становились абсолютно светлыми, и, казалось, они даже материализовались в некоторую субстанцию. Я представлял, как могу провести в такой камере день, два, год, жизнь, и меня это очаровывало. Уже одна мысль об этом была способна принести мне прозрение и понимание бесконечности. Но через пару минут меня открывали после вопроса: «Ну как?» – видели лишь мою странную загадочную улыбку…