Конь Рыжий
Шрифт:
Долго обходили эшелоны; дымились кухни и пахло жареным мясом. На седьмом пути попыхивал паровоз с десятью пассажирскими вагонами. Капитан остановился у четвертого вагона. Вагон охранялся двумя чехами. Пропуск капитана имел магическую силу для часовых. Достаточно одной подписи Гайды, и стрелки вытягивались в струнку. В тамбуре стоял дородный проводник в синей куртке, с фонарем.
– Купе для начальника контрразведки приготовлено? – спросил капитан.
– Пожалуйста! Первое купе.
– Примите вещи у дамы.
Проводник принял от Анечки чемодан и
– Подождите!
– Слушаюсь, господин капитан.
А что еще оставалось хорунжему? Слушаться и исполнять.
В коридоре вагона стояли господа в черном – это были тузы губернии – промышленники и купцы, а с ними чехословацкие офицеры, французы, долговязые американцы. Все они ехали в Омск – столицу Сибирского правительства.
Шикарный вагон, обитый тиснеными обоями, со шторами на окнах, ковровою дорожкою по коридору, освещался свечными фонарями.
Проводник открыл дверь купе, занес вещи, и капитан попросил пройти Анечку. На двух нижних местах были постели с двумя подушками на каждой, ковер под ногами, а на столике графин, стаканы и связка стеариновых свечей. Проводник поднялся по лесенке и зажег фонарь.
– Садитесь, Анна Дмитриевна, и вы, Сидор Макарович, – пригласил капитан. И когда проводник вышел, предупредил: – Поезд отойдет в половине двенадцатого. Прошу из вагона не выходить – часовые предупреждены. Можете, Анна Дмитриевна, умыться. Все необходимое здесь имеется. Я подойду к отходу поезда.
И ушел, закрыв за собой дверь.
Анечка в легком пальто и ботиночках, в цветастом платке, некоторое время сидела молча, положив руки на колени, прихлопнутая арестом. Она думала, что капитан доставит ее в контрразведку к чехам, и тогда… Она и сама не знала, что случилось бы тогда. О зверских казнях чехами совдеповцев в Ачинске, Мариинске, Боготоле и Чернореченской знал весь город. Повешенные, повешенные! Рассказывали о «семейных букетах». По приказу могущественного карателя Гайды вешали целые семьи на крючках телеграфных столбов – по три-четыре человека; у многих перед повешеньем вырывали языки, чинили надругательства над женщинами.
– Что он еще задумал, господи! – постанывал Сидор Макарович. – У контрразведки имеются подвалы, тюрьмы, но к чему же в Омск? Ох, лют, лют, капитан, спаси мя!
Анечка с презрением взглядывала на мерзостного дядю. Низкий и подлейший провокатор! За что он так выслуживается? Или получил от капитана те десять тысяч, которые просил от ее родных за молчание?
– Получили от капитана десять тысяч? – брезгливо опросила Анечка.
– Господь с тобой, Анечка! Какие десять тысяч? Пошутил я.
– Хорошие шутки!
– Да разве я хотел, чтобы тебя арестовали! Господи, господи! Ни словом, ни помыслом тебя не опорочил. И не давал агентурных данных на тебя в прошлом году. Машевский – отпетый бандит, и его надо было обезвредить, а ты-то кто? Лань господня, но не волчица лютая Прасковьюшка. К чему взял тебя капитан – ума не приложу. Если заложницею – зачем везти в Омск? На то имеется тюрьма! А ведь в Омск
– Замолчите! Противно слушать! Никогда не думала, что так низко может пасть человек! Разве вы человек? Агент! Провокатор! Я бы вас убила за такое предательство! Лучше молчите!
Сидор Макарович отодвинулся к столику, налил воды из графина и выпил – жажда мучила…
Капитан с хорунжим долго обходил эшелоны с другой стороны.
– Смотрите внимательно, хорунжий, – предупредил капитан. – Это и есть те самые страшные вооруженные силы, использованные в Сибири для переворота. Видите, каков бронепоезд? А бронированные площадки с орудиями? Этот бронепоезд захвачен Гайдой в Омске вместе с орудиями, тремя броневиками и пятью аэропланами. Каково?
Ной во все глаза разглядывал страшный бронепоезд. На такую махину не попрешь в атаку с шашками и карабинами.
Не доходя до поезда Гайды, капитан остановился, закурил. Рядом никого не было.
– Слушайте внимательно, хорунжий, – начал капитан. – Я уезжаю и, вероятно, надолго. Если со стороны комиссара Каргаполова будут какие-либо провокации по вашему адресу, обращайтесь к полковнику Ляпунову; я с ним все обговорил в должной степени. В карательных операциях участия не принимайте. Ваша обязанность – охрана станции вместе с чехословацким эшелоном. Для пущей безопасности представлю вас командующему Гайде, и если Ляпунов потянет сторону Каргаполова, дайте телеграмму Гайде. Ясно?
– Понимаю, – кивнул хорунжий, хотя и ничего не понимал.
– Учтите: у Каргаполова при его отвратительном бабьем голосе хватка акулы. Опасайтесь полковника Дальчевского. Он вас просто может пристрелить. Это для него не вновь – натаскан в жандармской охранке.
«Опасную игру затеял, гад лобастый», – туго провернул Ной, чувствуя себя подавленным под напористым взглядом капитана.
– Сегодня же побывайте у Ковригиных, предупредите: Анна Дмитриевна свободна и поехала со мною не в качестве заложницы. Отнюдь! Главное, чтобы в контрразведке Каргаполова ничего не было известно. Ни в коем случае, если они не желают ее гибели. И про Сидора Макаровича знать ничего не знают. Если что-то дойдет до Каргаполова и кого-то из Ковригиных вызовут на допрос, могут сказать: приезжал капитан с протодиаконом с обыском по поводу квартирантов-совдеповцев – Рогова и Юргенсона. Но ни вашего имени, ни Анны Дмитриевны не должны называть. Урядника Сазонова предупредите, что я отослал вас на вокзал. Приструните его!
– Болтливый гад!
– В крайнем случае – уберите! – завернул капитан.
Легко сказать! Дело-то не шутейное!
– Хочу предупредить: опасайтесь Евдокии Елизаровны! Она еще с фронта завербована в агенты «офицерского союза», а там немалую роль играл Дальчевский.
– Какие могут быть разговоры с Евдокией Елизаровной! У ней сейчас одно на уме: прииски и золото.
– Вот и пусть занимается приисками и золотом. Пусть тешится сказками!
– Так оно и есть – сказки, – поддакнул Ной.