Конь в пальто
Шрифт:
Миша едва сдержал слезы облегчения, когда этот хам исчез за дверью.
– Кури, – предложил вежливый Юра, как только они остались одни. – Досталось? Я в милиции полгода, а привыкнуть так и не смог. Рапорт написал, увольняюсь через неделю… Тут не умные нужны, а сильные и безмозглые, как Ляшенко…
– За что он меня? – жалобно спросил Миша, пытаясь как-то совместить пляшущую в губах сигарету и дрожащий язычок пламени. – Почки, гад, отбил…
– Нет, – авторитетно сказал Юра. – Он пока аккуратненько. Вот когда ногами месить начнет, будет худо. Ты, главное, яйца прикрывай
Прикуренная с таким трудом сигарета вывалилась из открытого Мишиного рта:
– Яйца?
– Зубы, – успокоил Юра.
Миша поднял сигарету и сунул ее обратно, заранее стиснув челюсти так сильно, что прогрыз фильтр.
– Значит, бить будет? – обреченно спросил он.
– А как же? Ты же в несознанку пошел?
– Это как?
– Ничего не помню, ничего не знаю, ничего никому не скажу, – довольно музыкально пропел Юра.
– Почему в несознанку? – забеспокоился Миша. – Я действительно не помню!
– Тогда так и пиши: «не помню… пьян был».
– Ну да! Получится, что я и впрямь мог эту женщину… того!..
Юра философски пожал плечами:
– Мог. Ну и что?
– Как это, что? Я же не виноват!
– У нас невиновных не бывает. Да ты скоро сам убедишься. Все равно подпишешь все, что скажут. Поупрямишься немного и подпишешь. Зря только здоровье потеряешь. Оно тебе в камере ой как пригодится…
– В к-камере?
– Ты же сам туда напрашиваешься, Миша. Кто на свободе хочет остаться, тот по-быстрому строчит показания. Предварительные, понимаешь? Подписывает подписку о невыезде и баста – иди на все четыре стороны…
Миша вспомнил седобородого, который беспрепятственно покинул следовательский кабинет, и оживился немного:
– Неужели отпустят?
– А как же? – воскликнул Юра, рыскнув взглядом в сторону, но скоренько возвратив его назад. – Как только пишутся показания, дело передается в прокуратуру, а там народ внимательный, обходительный, не то что в нашем отделении. Являешься туда по повестке, пишешь отказ от прежних показаний и гуляешь себе, пока прокурор разбирается. На это месяц уйдет, а то и два. За это время найдут настоящего убийцу, а про тебя и думать забудут. Главное для тебя сейчас – выбраться отсюда целым и невредимым. У нас с тобой церемониться не станут. Зимину важно из тебя показания выбить и поскорее по инстанциям сплавить. Тут ваши интересы и пересекаются, Миша. Он – галочку в отчете, ты – домой. Так что соображай, пока не поздно. Пиши, что велено. Сейчас Зимин или Ляшенко вернутся, а у тебя лист чистый. Схлопочешь…
Юра накаркал. Дверь распахнулась, впуская следователя. Прежде чем направиться к своему столу, он оценил доверительную обстановку в кабинете и нахмурился.
– Секретничаете? А Ляшенко где?.. Обедает? Я ему пообедаю, пузатому! На нас труп висит, а он прохлаждается… Написал, Давыдов?
– Он напишет, – вступился Юра, заслоняя Мишу спиной. – Ляшенко тут его перевоспитанием занимался, некогда было…
Зимин покосился на обломки стула, распрямил брови, но неодобрительный тон менять не стал:
– Добренький,
Незаметно подмигнув Мише на прощание, Юра испарился. Зимин расположился на своем месте и вонзил в Мишины глаза пронизывающий взор.
– Возьми другой стул. Сядь. Рассказывай.
Запинаясь и путаясь, Миша заговорил, с тоской понимая, что исповедь его звучит как полная ахинея, малоубедительная и беспредметная. Слушая его, Зимин брезгливо воротил лицо, малевал какие-то каракули, нетерпеливо ерзал на месте.
– Лариса? – недоверчиво переспросил он в конце Мишиного повествования. – Фамилия? Адрес? Где и при каких обстоятельствах познакомились?
Миша опустил голову.
– Напрасно Юра за тебя заступался, – вздохнул Зимин. – Опять юлишь. Достал ты меня, Давыдов. Заколебал…
– Я…
– Молчать! Слушай сюда! Я расскажу, что будет с тобой дальше, Давыдов, если до тебя до сих пор не дошло. А будет тебе звездец. Полный и окончательный, как победа капитализма в девяноста первом году. И мне тебя не жаль. Ты для меня никто. Отброс общества. Алкаш и подонок. И знаешь, почему я к тебе так плохо отношусь? Потому что ты испытываешь мое терпение. Убил? Попался? Так имей мужество сознаться! Нечего тут хвостом вилять, понимаешь!
– Я не убивал! – возразил Миша с угасающей уверенностью в голосе.
– Откуда ты знаешь? Ты же ни хрена не помнишь, Давыдов! Показания свидетельницы читал? Как ты оказался возле славинской квартиры? Что за сумка была у тебя в руках? Почему побежал? Можешь объяснить?
Голова Миши вяло дернулась из стороны в сторону, как маятник часов, у которых заканчивается завод. Зиминская голова качнулась иначе: сверху-вниз, с законченной убежденностью молотка, загоняющего последний гвоздь в крышку чужого гроба:
– Молчишь? То-то же! Можешь продолжать упрямиться, если такой тупой. Сейчас Ляшенко подзаправится и возьмется за тебя с новыми силами. Отсюда ты отправишься прямиком в тюрьму. Там сразу станет известно, что ты обвиняешься не только в грабеже и убийстве, но и в совершении изнасилования. Мы позаботимся об этом. В камере с тобой проделают все, что полагается в таких случаях. Все, о чем ты догадываешься и не догадываешься… Твои родители никогда не мечтали о девочке? Если да, то обзаведутся таковой на старости лет!
– Товарищ следователь… Пожалуйста…
– Встань! – заорал Зимин. – Встань с колен, говорю! Молиться в церкви будешь, если повезет!.. Потому что шанс у тебя есть. Малю-юсенький шансик, Давыдов. Хочешь им воспользоваться? Вижу, что хочешь… Ладно. На ночь я определю тебя не в общую камеру, а в отдельные апартаменты. Что такое КПЗ, знаешь? Камера предварительного заключения…
Расшифровка Мишу воодушевила, подняла с колен. Симпатичный Юра тоже толковал о предварительных показаниях, как бы невзаправдашних. Показания понарошку, и заключение понарошку. Это обнадеживало и успокаивало. Да и тон Зимина утратил жесткость, стал баюкающим, почти отеческим. Слушать его было все приятнее и приятнее.