Конан Дойл
Шрифт:
Он вставал рано, еще до шести часов утра: «Как часто я предвкушал наслаждение от выпавшего свободного утра, когда я мог погрузиться в работу, зная, как редки и драгоценны эти часы затишья!» На втором этаже у него был оборудован кабинет – небольшая светлая комната с одним окном, оклеенная светлыми обоями. Письменный стол всегда был завален рукописями, книгами и другими необходимыми вещами; Адриан Дойл припоминает медали бурской войны, маузеровские пули, немецкий Железный крест, древнегреческие монеты, зуб ихтиозавра, египетские статуэтки, кристалл, выращенный в желудке кита – «сырье для мыслительной деятельности». В 1886-м, конечно, многих из этих предметов еще не могло быть, но были другие в том же роде: доктор обставил свою комнату так, как уже не раз ее обставляли его персонажи. На стенах, как и в приемной, висели акварели Чарлза Дойла. Этот уютный беспорядок никому не позволялось трогать.
Он запирался на ключ. Работал. Часы затишья, однако, длились недолго: стучалась домработница, говорила, что пришел пациент – мальчик, которого послала мать; доктор в самом разгаре какой-нибудь важной сцены откладывал ручку (он купил пишущую машинку, но не сумел освоить этот сложный механизм), пытался запомнить,
Доктор отвечал, что ничего страшного нет; мальчик, поглядев на него с нехорошим подозрением, уходил; доктор опять взбегал по лестнице, успевал написать пару абзацев, но тут оказывалось, что пришел муж пациентки и хочет наконец получить ясный и недвусмысленный ответ на вопрос, как же все-таки следует принимать лекарство: с водой или без воды? А если это, как выразился доктор, не имеет значения, то из каких таких соображений он сперва сказал мальчику, что вода нужна? Доктор в течение получаса разъяснял сердитому мужу принцип действия лекарства, тот внимательно выслушивал, после чего говорил, что его жена, принявшая лекарство без воды, чувствует себя как-то странно и доктору следовало бы пойти и осмотреть ее. Доктор одевался, брал чемоданчик, засовывал стетоскоп за подкладку шляпы, шел к пациентке, проводил у нее минут сорок, повторяя объяснения, которые дал ее сыну и мужу, затем возвращался домой, где его, оказывается, уже полчаса ожидал другой пациент, рассерженный и недовольный; так проходила первая половина дня, а после обеда все начиналось сначала. Все это не выдумка, а свидетельство самого доктора, который описал свой типичный рабочий день середины 1880-х в «Ювеналиях».
Дойл заинтересовался глазными болезнями: изучал эту новую для себя отрасль, ездил регулярно в портсмутскую глазную клинику, где под руководством доктора Вернона Форда занимался подбором очков для пациентов, штудировал медицинские труды. Тренировку футбольной команды пропускать тоже было нельзя: портсмутская газета «Ивнинг мэйл» называла его одним из надежнейших защитников во всем графстве, а потеря защитника для команды страшней, чем нападающего. В крикетном клубе он уже к этому времени был капитаном – тоже не отвертишься. Семье нужны деньги – где их взять? В Южной Африке нашли золото, все только об этом и толкуют; заработать так легко – всего-навсего прочесть внимательно биржевые сводки да сделать инвестиции в какую-нибудь из добывающих компаний. Доктор вложил 60 фунтов и рассчитывал получить прибыль процентов эдак в триста, но, как оказалось, в биржевых делах не так-то просто разобраться: вместо прибыли получился убыток. Выругаться и забыть. Литературно-научное общество желало пригласить знаменитого лектора: секретарь общества обязан снестись с этим человеком, уговорить его приехать, ответить на все вопросы касательно расписания поездов и гостиниц. В Портсмуте грядут выборы: партийный активист должен бегать повсюду, договариваться о выступлениях, распространять предвыборную литературу [18] . Сестра прислала грустное письмо: ответить срочно. Мать укоряет, что долго не писал. Молодая жена ни в коем случае не должна сидеть дома затворницей, ее нужно выводить в свет, посещать вечера. Из списка в семьдесят с лишним философских, исторических и научных трудов, которые доктор наметил изучить за год, еще половина не прочитана: взяться за это как следует.
18
Либералы в 1895 году потерпели крах и к власти пришло консервативное правительство во главе с лордом Солсбери.
Трудами из списка чтение отнюдь не ограничивалось: доктор читал решительно все новинки. В 1888-м вышел первый сборник рассказов Киплинга; доктор осознал, что «появился новый метод написания рассказов, весьма отличный от моего собственного, тяготеющего к искусному и тщательному развитию интриги». Эти слова о «методе, отличном от моего», звучат, конечно, очень наивно и могут показаться напыщенными, если б не следующая фраза: «Это (рассказы Киплинга. – М. Ч.)показало мне, что методы нельзя унифицировать и что существует более совершенная манера повествования, даже если она и недоступна для меня». Не часто встречается писатель, спокойно признающийся, что есть нечто ему недоступное и притом лучшее. Приверженец соразмерности, Дойл позднее мягко пенял Киплингу за ее отсутствие и называл его творчество «опасным примером для подражания». И тут же: «Но гений преодолевает все это, как и величайший игрок в крикет, который берет неимоверно трудный мяч». Себя доктор Дойл к гениям не относил. Возвратимся к повседневным занятиям: близится пятидесятилетие викторианской эпохи, а в Портсмуте нет памятника королеве и городская администрация даже не почешется: как так, что за безобразие, нужно рассчитать, в какую сумму обойдется памятник, и написать статью в «Ивнинг мэйл». Неудивительно, что в «Письмах Старка Монро» Дойл говорил о себе как о заядлом полуночнике: когда-то же ему нужно было работать... Но исторический роман в таких условиях писать все-таки было невозможно, даже при громадной работоспособности Дойла: он попытался упорядочить практику, сократив количество пациентов, временно забросил крикет. «Приключения Михея Кларка» – роман гораздо более объемный, чем «Торговый дом Гердлстон», но написан он был с поразительной для исторического произведения быстротой – полгода на изучение материалов и четыре месяца на собственно текст. А теперь, как нам в эссе «За волшебной дверью» советовал доктор Дойл, закроем за собой дверь, отринем хлопоты и заботы внешнего мира и вернемся к подлинной жизни писателя: той, что происходит в его книгах.
Действие романа «Приключения
19
Перевод Н. Облеухова.
Ему всегда были симпатичны пуритане, которые «олицетворяли политическую свободу и приверженность религии» – эти слова могут показаться чрезвычайно странными в устах человека, которому ничто не было так ненавистно, как религиозный фанатизм и который в этом же абзаце называет своих героев «мрачными борцами с палашом в одной руке и Библией в другой». Быть может, протестантство казалось Дойлу посимпатичнее католицизма? Но мы уже видели, что он к одному и другому относился как к «двум ветвям одного гнилого ствола». Доктор, как и его герои, был вигом-либералом и противостоял консервативным тори – в этом причина? Но парламентские виги XIX века имели, прямо скажем, чрезвычайно мало общего с пуританами века XVI, для которых все современные Дойлу представления о либерализме были что нож острый. Протестантизм как выражение интересов зарождающейся буржуазии в борьбе с католицизмом, защищавшим феодальные отношения, объективно способствовал прогрессу? Вряд ли подобные доводы могли заставить доктора Дойла полюбить или не полюбить своих персонажей.
Объяснение, наверное, следует видеть в том, что пуритане в описываемую эпоху представляли собой гонимых, то есть «слабых и обиженных», причем обиженных еще и писателями, представлявшими их в карикатурном виде: Дойл не удерживается от легкого укора даже в адрес своего кумира Скотта, который описал пуритан «не такими, какими они были на самом деле», то есть злобными полубезумными фанатиками. Их меньшинство, они слабее, чем их противник – этого достаточно, чтобы доктор принял их сторону и встал на их защиту. Примем эту гипотезу за неимением лучшей и посмотрим, удалось ли доктору добиться главного: чтобы бедных обиженных пуритан вслед за автором полюбил и читатель. Вообще уделим «Приключениям Михея Кларка» самое пристальное внимание: ведь это первая проба нашего героя в том жанре, для которого, по его собственному мнению (почти никем не разделяемому), он и был предназначен, жанре, который он всегда будет считать областью наилучшего применения своих творческих сил. Это ведь и была самая главная проблема Дойла как беллетриста: он ценил свои исторические романы гораздо выше всех других работ, публика судила немного иначе, потомки оказались еще более строги.
Как и подавляющее большинство текстов Конан Дойла, «Михей Кларк» написан от первого лица, только повествователь здесь – глубокий старик, собравший вокруг себя внуков и рассказывающий им о приключениях своего детства. Его отец сражался в армии Кромвеля и был, естественно, пуританином. «Это были серьезные, религиозные люди, суровые до жестокости. Во многих отношениях они были похожи более на фанатиков-сарацин, чем на последователей Христа. Эти сарацины ведь верят в то, что можно распространять религию огнем и мечом». Нечего сказать, большую читательскую симпатию к пуританам должен вызвать этот абзац; а ведь между ними, оказывается, вдобавок было полно таких, для которых «религия служила ширмами, за которыми они прятали свое честолюбие. Другим такой человек проповедует, что надо, дескать, делать так и этак, а сам живет кое-как и о Законе Божием не помышляет». Просто оторопь берет от таких положительных персонажей. Но, оказывается, было в них и хорошее: во-первых, они «вели они себя хорошо и чисто и сами добросовестно исполняли все то, к исполнению чего хотели насильно принудить других» (ирония улавливается не сразу), а во-вторых, «рассеялись по всей стране и занялись кто торговлей, а кто ремеслом; и все отрасли труда, за которые брались солдаты Кромвеля, начали процветать. Вот у нас теперь много в Англии богатых торговых домов, а спросите-ка хорошенько: кто все эти дела завел? Последите и увидите, что начало положено солдатом Кромвеля или Айртона». Вот, оказывается, в чем главное достоинство пуритан: все-таки «выражение интересов буржуазии». Напрасно мы думали, что марксистские соображения для доктора Дойла ничего не значат.
Если отец Михея – убежденный пуританин, то мать – приверженка епископальной церкви; казалось бы, в такой семье должны быть беспрестанные распри. Ничего подобного: когда-то давно муж и жена попытались переубедить друг друга, но давно бросили это и живут в мире, любви и согласии, как, например, Артур и Луиза Дойл, придерживающиеся противоположных взглядов на религию. Отец строг, но справедлив; мать нежна, и именно она занимается воспитанием маленького Михея: она рано выучила мальчика грамоте, и тот пристрастился к чтению и проглатывал все книги, которые ему попадались под руку.. «Счастливые минуты доставляли мне эти книги. Я отрешался от мыслей о предопределении и, лежа в душистом клевере с задранными вверх ногами, откладывал попечение о свободной воле и внимал тому, как старик Чосер рассказывает о страданиях». Миссис Кларк зовут Мэри, и страницы, посвященные ей, местами чуть не дословно совпадают с теми, где описана мать героя в «Старке Монро». Мэри Дойл исповедовала англиканскую веру, Чарлз Дойл – совсем другую; вместе прожили тридцать лет, правда, о любви и согласии в той семье говорить сложно. В 1888-м «Письма Старка Монро» еще не написаны; можно предположить, что исторический роман «Приключения Михея Кларка» одновременно в каком-то смысле является первой попыткой автобиографии Артура Дойла, только автобиография эта идеализированная – не так, как было, а так, как хотелось бы.