Конан Дойл
Шрифт:
На страницах книг доктора Дойла Кейзмент жив и поныне. Его знает любой, даже тот, кто отродясь не интересовался ирландским освободительным движением. Только у него другое имя. Но об этом – в свое время. Сейчас очень хочется вернуться в мирный, тихий 1907 год.
Глава пятая
ЗА ГОРОДОМ
У родителей Джин был дом в Кроуборо – маленьком городке в графстве Сассекс, в 55 километрах южнее Лондона, где они проводили летние месяцы. Кругом леса и холмы; местность называли «сассекской Шотландией». На вершине самого высокого холма и примостился Кроуборо, который станет приютом для доктора Дойла на целых 23 года. Это его самый главный дом. Дольше – и счастливее – он нигде не жил.
Он побывал в Монкстоуне, усадьбе семейства Леки, еще в 1906-м; теперь молодожены решили поселиться поблизости. Еще до свадьбы они купили в Кроуборо дом под названием «Литтл Уинделшем»; Дойл написал в мемуарах, что продавец жестоко надул его со стоимостью. (Дом в Хайндхеде, напоминавший о
Доктор с обычным энтузиазмом принялся за строительство (сын архитектора!), и вскоре эпитет «малый» отпал за ненужностью. Дом стал называться просто «Уинделшем». Он был громадный, значительно больше «Андершоу», со множеством комнат и обилием прислуги. Его центром стала большая продолговатая комната, получившая название Бильярдный зал: если убрать ковры, там могли танцевать 150 пар. У доктора был большой удобный кабинет на первом этаже; отдельный кабинет отвели и секретарю Альфреду Вуду. В саду построили легкий деревянный домик, где хозяин любил работать в теплое время года; он называл его «своей хижиной». Джин, увлекавшаяся цветоводством, разбила большой прекрасный розарий; цветами занялся и доктор. Усадьба постоянно была полна гостей. Сами Дойлы по несколько раз на неделе выезжали в Лондон (там у них была квартира около вокзала Виктория, по адресу Букингем-Палас-мэншн, 15). За покупками ездили обычно в соседний город Танбридж-Уэллс. Между Кроуборо и Танбридж-Уэллсом находилось селение Грумбридж с красивейшими старинными усадьбами; Дойл, часто гостивший у одного из жителей Грумбриджа, потом опишет такую усадьбу в одном из своих детективных романов. В Уинделшеме оборудовали площадку для гольфа – куда ж без него; еженедельно приезжал тренер по боксу и занимался с хозяином. Супруги (ему было 47 лет, ей – 31) были отчаянно влюблены друг в друга. Ездили отдыхать на Средиземное море, посетили Алжир, Мальту, Корсику. Абсолютная идиллия – если, конечно, отвлечься от того обстоятельства, что в первые годы брака доктор Дойл как раз наиболее активно занимался проблемой Конго и с ужасом писал о ребенке с отрубленными конечностями. А что же его собственные дети?
«Кингсли и Мэри очень привязались к Джин», – пишет Стэшовер. Применительно к Кингсли это более-менее справедливо – он всегда хорошо относился к мачехе, во всяком случае, внешне, и она, по-видимому, его искренне полюбила; они вели оживленную переписку, он звал ее по имени, а она никогда не называла пасынка иначе как «наш милый Кингсли». Но между Джин и Мэри отношения были прохладными. Ко дню свадьбы отца Мэри уже исполнилось 17 лет; она увлекалась музыкой, пела, играла на фортепиано; вроде бы у нее был талант. В том же году ее отправили учиться в Дрезден, в музыкальную школу. Джорджина Дойл в своей книге доказывает, что этот поступок был со стороны отца и мачехи ужасной жестокостью и что с Мэри после появления в доме Джин вообще обращались очень плохо. Мачеха и семнадцатилетняя падчерица редко хорошо уживаются. С другой стороны, сам факт отправки Мэри из дому вовсе не свидетельствует о том, что от нее хотели избавиться; как известно, в Англии это самая обычная практика. За границей обучалась сама Джин; за границей училась бабушка Мэри – Мэри Дойл; Артура Дойла отправили в интернат, когда ему и десяти лет не было. Кингсли тоже отослали из дому – в Итон. Наверняка Мэри и Кингсли уехали бы куда-нибудь учиться и при жизни Луизы, достигнув соответствующего возраста. Но при Джин брат и сестра – особенно сестра, – могли воспринять это как ссылку.
Мэри в раннем детстве была живым и энергичным ребенком; девушкой она стала замкнутой, застенчивой. Она очень сильно любила мать и, естественно, приняла Джин в штыки. Теперь уж она точно не могла не знать, что «эта женщина» еще при жизни матери была очень близкой знакомой отца; брак отца с ней дочь восприняла как предательство. Бывали ли открытые скандалы? Вполне возможно, что бывали. Отец отослал дочь подальше, чтобы этих скандалов не было? Тоже возможно. Джин должна была быть ангелом небесным, чтобы как-то сгладить эту ситуацию. Но ангелом она не была.
После женитьбы доктор Дойл не прекращал своих занятий бизнесом, напротив – стремился расширить эту деятельность. Его автомотоциклетные предприятия еще казались перспективными. Но он отнюдь не собирался ограничиваться машиностроительной отраслью. Добывающая промышленность также интересовала его. На угледобыче можно хорошо заработать. Но доктор связался не с теми людьми. Был такой коммерсант-авантюрист Барр, который еще в 1890-х объявил о том, что в графстве Кент обнаружены громадные месторождения угля. Ему удалось привлечь серьезных инвесторов. Но уголь в кентских шахтах почему-то не хотел добываться. Залежи располагались слишком глубоко, проходы к ним были узки, на пути находились подземные озера, и шахты все время заливало водой; то смехотворно малое количество угля, которое удавалось добыть, было низкого качества. О коммерческой добыче угля речь вообще не шла. Тем не менее к 1910 году Барр соблазнил еще великое множество инвесторов, открыл пять новых шахт и основал в общей сложности 22
К 1913 году, однако, даже пивовары поняли, что на кентский уголь рассчитывать не приходится. Все было похоже на историю партнерства Дойла с Уоллом, только стократ масштабнее: Барр объявлял инвесторам и акционерам, что для получения дохода нужны дополнительные вложения; инвесторы, стремясь спасти то, что уже внесли, эти дополнительные вложения покорно делали. Барр на эти деньги тотчас открывал новые компании. Против Барра было возбуждено дело, но его не осудили. Как многих создателей финансовых пирамид, его поддерживала значительная часть акционеров. Доктор Дойл был в их числе: когда в Дувре летом 1913-го давался торжественный обед в честь Барра, «одного из самых значительных благотворителей, которого Дувр когда-либо знал» (Барр обещал сделать из Дувра «второй Ливерпуль»), доктор выступил на этом обеде с горячей речью в поддержку и защиту Барра. Истина откроется ему годом позже, когда Барру предъявят с десяток судебных исков за мошенничество и объявят банкротом.
В январе 1909-го доктор Дойл серьезно заболел. У него была нарушена деятельность кишечника – по-видимому, после пребывания в Южной Африке. «Таймс» помещала бюллетени о состоянии его здоровья. Обошлось. А 17 марта 1909-го Джин родила первенца. Это был мальчик; его назвали Деннис Перси Стюарт Конан. Когда Деннис подрастет и характер его оформится, отец в повести «Трое» («Three of them»), посвященной своим младшим детям, назовет его «Лэдди» (laddie– мальчуган, парнишка) и напишет о нем следующее: «Он был рожден готовым кавалером. У него самая благородная, самая бескорыстная, самая чистая душа, живущая в высоком, худеньком, изящном, проворном теле с головой точно греческая камея, с серыми глазами, невинными и мудрыми одновременно, которые покоряют любое сердце». Лэдди застенчив и не раскрывается перед посторонними. Он болезненно честен. У него львиное сердечко. Однажды, когда выведенный из себя отец дал подзатыльник Димплсу (так доктор называет в рассказе младшего брата Денниса, который, заметим сразу, своим поведением на подзатыльники очень сильно провоцировал), то тут же почувствовал пинок в области пониже пояса и, обернувшись, увидел раскрасневшееся личико Денниса со сверкающими глазами. «Никто, даже папа, не смеет обижать братишку Лэдди». Вся любовь родителей была отдана малышу. Неудивительно, что Мэри было очень тяжело. Ее воспитывали в строгости – а всех детей, рожденных Джин, баловали сверх меры. Нам хотелось бы оправдать доктора Дойла – ведь в сказке о Золушке отец был добр и ни в чем не виноват, – но не получается.
Еще в 1909-м – тогда же, когда доктор начал писать о Конго, – он нашел для себя новое общественное поприще: стал председателем Союза за реформу бракоразводных процессов (и оставался на этом посту до 1919-го). Как у англичан обстояло дело с разводами в то время? Не будем вдаваться подробно в историю вопроса – это заняло бы отдельную главу – отметим только, что институт развода возник в 1857 году. (До этого для расторжения каждого отдельного брака требовался специальный парламентский акт.) Мужчины и женщины были перед этим законом не равны: мужу было достаточно уличить жену в неверности, а от жены требовалось дополнительно представить в суд доказательства невыполнения супружеского долга, изнасилования, инцеста, содомии или скотоложества. Лишь с 1870 года жена могла получить при разводе свое добрачное имущество, и лишь с 1873-го разведенная женщина могла видеть своих детей. Ни длительное раздельное проживание, ни душевная болезнь, ни жестокое обращение мужа с женой основаниями для расторжения брака не считались. По взаимному согласию супруги также не могли разойтись, и кто-то из них был в этом случае вынужден инсценировать прелюбодеяние и взять вину на себя. Процессы велись с участием адвокатов, проигравшая сторона оплачивала судебные издержки, истец мог также требовать с ответчика и соответчика (того человека, с которым состоялась измена) возмещения убытков – так что малоимущим, даже мужчинам, опять-таки особо рассчитывать было не на что. Кто мог – уезжал от постылой жены в колонии, кто не мог – приходилось решаться на убийство, это было значительно дешевле. Жены, измученные побоями, тоже нередко убивали своих мужей.
У Дойла, кроме его вечного стремления к прогрессу и всеобщему улучшению жизни, несомненно, были свои личные причины интересоваться бракоразводной темой. Мэри Дойл наверняка была бы счастливее, имей она возможность развестись с Чарлзом, да и Чарлз, возможно, от этого бы тоже выиграл. Доктор не мог не думать об этом. Он в качестве председателя Союза за реформу требовал, во-первых, уравнять мужчину и женщину в правах при разводе, а во-вторых, расширить перечень причин, дающих основания на расторжение брака, который превратился в «унизительный и отвратительный союз», и предлагал именно те три причины, о которых говорилось выше: 1) безумие или неизлечимый алкоголизм супруга; 2) длительное отсутствие; 3) жестокое обращение.