Конан и дар Митры
Шрифт:
– Вот моя плата, моя цена!
– повысив голос, произнес Учитель, и Конан очнулся.
– Готов ли ты ее заплатить?
Киммериец подпер голову кулаком; усталость наваливалась на него, пригибала вниз, застилала взор, тонким комариным писком звенела в ушах. Дело сделано! Наставник напоил и накормил его, и, похоже, собирался взять в ученики... Иначе зачем бы старец начал перечислять все эти условия и запреты?
– Я должен сказать слова клятвы?
– невнятно пробормотал Конан. Какие, отец мой?
– Ты хочешь стать моим учеником?
– Да.
– Этого достаточно, Секира.
Голова Конана уже лежала на столе, меж
– Секира? Почему - Секира?
И услышал в ответ:
– Таким будет теперь твое имя.
Когда новый ученик заснул, сломленный усталостью, старец долго глядел на него, в задумчивости поглаживая бровь. Немигающие глаза наставника были широко раскрыты, но сейчас они не походили ни на крохотные солнечные диски, ни на золотистый ястребиный зрачок; потемнев, они превратились в шарики старого коричневого янтаря, погруженные в белый мрамор белков. Наконец старик поднялся, прибрал со стола, двигаясь бесшумно и быстро, с плавной грацией двадцатилетнего атлета, затем вышел из пещеры. Он направился к раскидистому дубу, обычному месту своих медитаций, и сел, скрестив ноги, меж выступающих из земли корней. Глаза его потускнели еще больше; сейчас они казались почти черными - два бездонных провала под росчерком крылатых бровей. Опустив веки, Учитель сделал несколько глубоких вдохов и застыл в неподвижности. Солнце, око благого бога, шло на закат; налетевший с равнины ветерок доносил запах нагретого песка и свежий аромат зелени с нижней террасы.
Старец был взволнован - вернее, не ощущал привычного покоя, ибо волнение, как и многие другие чувства, давно отгорело в его душе. Однако он не являлся холодным и рассудочным существом, отринувшим все человеческое, забывшим и род, и корень свой в долгой череде прожитых лет; он сохранил способность испытывать любопытство, удивление и даже жалость покуда все это не мешало исполнять свой долг.
Долг!
Долг был превыше всего - превыше плотских радостей, сострадания, страха и любви, превыше горестей людских, превыше жизни и превыше смерти ибо, в определенном смысле, от выполнения его зависели и жизнь, и смерть.
Где-то внизу, в неизмеримых земных глубинах, несокрушимыми скалами застыли гиганты, первотворения Митры; некогда они владели миром, теперь же держали его на своих плечах. Теперь, по воле Пресветлого, эти исполины являлись фундаментом Великого Равновесия, его опорой и надежным щитом, воздвигнутым божественной рукой. Они стояли недвижимо, ибо если б дрогнул хоть один, земную твердь и все, что живет и плодится на ней, постигли бы неисчислимые бедствия - много большие тех, какими грозили Кардалу огненные демоны.
Учитель знал, что придет час - в некоем отдаленном и неясном будущем - когда гиганты, столпы мира, не выдержат его чудовищной тяжести. Что произойдет тогда? Если Первосотворенные будут повержены, мир рухнет, погрузившись в хаос; исчезнет все живое, смешаются горы и моря, растворятся в энергии вечного астрала, и даже глаза богов, злых ли, благостных иль равнодушных, затянет смертной пеленой. Кончится Мироздание, завершится Вселенная, что творилась в долгой борьбе великих и могущественных сил, перед которыми человек - пылинка в луче света!
Однако в древнем пророчестве говорилось, что мир скорее всего избежит полной гибели:
Эта катастрофа могла наступить и раньше, чем предполагалось, ибо среди богов не было согласия и многие из них в неразумии своем опасно раскачивали Весы Мира. А ведь на исполинов, державших его, и так давила непомерная тяжесть! И она росла не только тогда, когда злобные демоны колебали земли и воды; людские горести и страдания, накапливаясь в астрале, тоже были добавочной ношей, давившей на плечи тех, кто служил опорой Великого Равновесия. И долг Учителя заключался в том, чтобы это бремя не стало чрезмерным. Омм-аэль!
Для того Митра, Податель Жизни, Хранитель Равновесия, и повелел ему готовить бойцов, способных отразить удары злобной мощи Сета, помериться силой с демонами и черными магами! То были юноши, чистые сердцем, не искавшие ни власти, ни славы, ни богатства, верные и отважные; и тех из них, кто, кроме бескорыстия, храбрости и крепких мышц, умел слушать зов Митры, благой бог наделял особым даром, предлагая каждому такую частицу своей божественной Силы, какую мог вместить и вынести хрупкий человеческий разум. Наставнику же полагалось пробуждать сей дар, лелеять и пестовать его, как слабую искру, что слетела в душу человека из небесного костра Пресветлого...
Да, но избраннику Митры полагалось быть юным, чистым, бескорыстным! Тот же, кто пришел к нему этим днем...
Он был крепок, отважен и мог услышать божественный зов, но других достоинств Учитель обнаружить пока не сумел. Владеющему энергией астрала не слишком сложно разобраться в душе варвара, как бы тот ни пытался скрыть свои намерения и мысли, как бы ни хитрил, ни умалчивал, ни изворачивался... Аура этого киммерийца, которую старик ощущал столь же отчетливо, как видел его лицо, казалась расплывчатой и мутной, хотя и наполненной эманацией силы, первобытной стихийной мощи, дарованной Митрой лишь исполинам - тем, на чьих плечах покоился мир. Возможно, Секира был из их рода? Возможно, в жилах его текла капля крови Первосотворенных? Но как такое могло случиться?
Впрочем, загадка сия не тревожила старца; другое являлось предметом его раздумий. Верно ли он поступил, согласившись учить этого северянина? Ведь пришелец отнюдь не был бескорыстен и чист, да и не слишком молод, если на то пошло! Сложившийся человек, не склонный пожертвовать своей свободой ради божественных целей, явно стремящийся к богатству и власти... авантюрист, привыкший играть и собственной жизнью, и жизнями тех, кто встретился ему на пути... убийца-варвар, пират и наемник... Без сомнения, он не был лишен какой-то доли природного благородства и мог совершить бескорыстный поступок, но Митра требовал от учеников гораздо большего. Исполнения своей воли! Преданного и долгого служения!