Конан и райская яблоня
Шрифт:
До двери оказалось неожиданно далеко — шагов десять, а то и двенадцать. А вчера сгоряча казалось — два-три, не больше. Проклятый трактирщик за ночь не иначе как поменял местоположение этой самой двери, заколотив прежнюю и прорубив новую — подальше. Специально, чтобы бедные постояльцы с утра еще больше мучались! Вот же зараза жирная… Чуть не навернулся со ступенек — проклятый трактирщик и их, похоже, со вчерашнего вечера умудрился надстроить, чтобы порядочные люди ноги ломали! С трудом нащупал притолоку — до нее тоже оказалось раза в два дальше, чем помнилось — и наконец-то выплеснул из себя гнусную отраву, лишь по какому-то дикому недоразумению именуемую в данном трактире вином.
Полегчало.
Настолько,
И сразу же пожалел об этом — яркий свет резанул по зрачкам не хуже отравленного кинжала из тех, что так любит применять к своим многочисленным родственникам кхитайская аристократия, от выбитых слез воспаленные веки словно жидким огнем обожгло, — он даже застонал слегка от неожиданности, на ощупь пытаясь вернуться обратно в спасительную тень. Стон получился тоже какой-то несолидный, больше похожий на жалобное поскуливание. Совсем, короче, непристойный какой-то звук, прямо-таки позорящий честное имя настоящего мужчины и благородного варвара. Хорошо еще, что свидетелей у подобного неприличия не оказалось — залитый послеобеденным зноем задний дворик был абсолютно пуст. Кое-какие навыки невозможно пропить даже с магами, и для того, чтобы почувствовать это, киммерийцу вовсе не нужны были глаза…
В тени, кстати, им полегчало сразу же. И настолько, что он даже снова рискнул повторить неудавшийся на улице эксперимент с открыванием.
Получилось, хотя и не полностью — открылись они узкими амбразурными щелочками, и левый почему-то шире правого. Ощупав правую половину лица и болезненно морщась при этом, Конан установил причину — ею оказался мощный фонарь.
Интересно, это кто же у нас тут такой смелый, чтобы самому Конану фонари подвешивать?!
Наверняка ведь трактирщик, собака, воспользовался бессознательным состоянием постояльца, то-то харя его мерзкая еще вчера так и просила хорошей плюхи. Интересно, кстати — допросилась ли? Память на этот счет катастрофически пробуксовывала, трактирщик мелькал в ней жирной угодливой жабой, слишком мерзкий и слишком увертливый, чтобы о него захотелось всерьез марать руки. А вот мажонок — он таки да, нарвался. Причем — еще в самом начале. Уж больно вид у него был… К тому же он еще и что-то такое сказал про Киммерию… что-то такое, что ни один уважающий себя киммериец стерпеть ну просто не в силах. Вот и нарвался…
Конан не сильно его пнул. Сдержал себя в последний момент, убивать-то он не хотел, так, поучить только. Да много ли этакому шпендику надо? Брык — и лежит себе, даже не дышит. Пришлось еще пару раз по мордочке надавать, с оттяжечкой уже, легонько так, лишь для приведения в чувства. И помочь потом сесть обратно на упавшую было лавку, и мусор с одежды постряхивать, а то поначалу мажонок этот соображал не слишком хорошо, только глазами вращал и губами хлопал. И трактирщика шугануть, а то он, гнида такая, под шумок вознамерился обшарить карманы так внезапно захворавшего гостя.
Так и познакомились.
А когда оказалось, что человек не просто так куражится, а юбилей свой отмечает, Конану и вообще грустно стало. У человека, понимаешь, праздник такой, а он его, понимаешь, по морде… Как тут было не выпить? Тем более, что вино у мажонка отменное было — не заморанское, правда, но вполне даже качественное офирское, темное, густое и терпкое, словно кровь жертвенной девственницы. Такое вино само в глотку льется, по жилкам живой водой разбегается. Это потом уже трактирщик обнаглел и стал свою бурду подсовывать, под утро, когда бдительность потеряли, а поначалу-то вино было знатное…
Вино.
Ну да…
Иссушенный похмельем организм требовал как раз таки именно этой живой воды.
И побольше.
И немедленно…
И пусть даже живая вода эта будет местной кислятиной, один Эрлик знает
— Трактирщик!
Голос оказался одновременно сиплым и писклявым — короче, таким же мерзким, как и общее самочувствие. Да и ударить кулаком по столу как следует не получилось — не то, что ни одной кружки не разбилось — не опрокинулось даже ни одной, а дубовая столешница не то что не треснула — не дрогнула почти даже. Узнать бы, чем эта жаба свою кислятину крепит, да нацедить бурдючок — незаменимое средство в дороге! Против крыс, клопов и не слишком приятных попутчиков. Сам Конан, к примеру, мог навскидку назвать пару-другую имен хотя бы в том же Шадизаре, обладателей которых он с удовольствием угостил бы именно из подобного бурдючка…
Додумать и как следует посмаковать столь приятственную перспективу ему не дали — трактирщик воздвигся по ту сторону стола огромной жирной горой. И, кстати сказать, горой, чем-то очень и очень недовольной.
— Ну?
Начало разговора не слишком-то многообещающее. В любой другой день Конан с удовольствием отполировал бы жирную трактирщицкую морду о какую-нибудь подходящую поверхность — да вот прямо об эту дубовую столешницу и отполировал бы, зачем далеко ходить? Так сказать, для придания морде этой должного выражения угодливой любезности. Но сейчас в жирной руке трактирщика вожделенным спасением маячила запотевшая глиняная кружка ласкающих глаз объемов, отчего и сам трактирщик в какой-то мере словно бы осенялся отблеском ее благодати. Поэтому Конан был лаконичен:
— Вина!
— Господин желает вина? — спросил трактирщик как-то слишком уж вкрадчиво. И кружку почему-то на стол ставить при этом совсем не спешил, — А расплатиться за вчерашнее безобразие господин, часом, не желает?
Наглость была настолько вопиющей и неожиданной, что Конан на какое-то время даже оторопел. Он, конечно, многого не помнил из событий сегодняшней ночи, но свои сапоги он помнил великолепно. Вернее, теперь уже не свои сапоги…
Так ведь в том-то и дело, что теперь уже не свои!
А какие это были сапоги!
Почти новые — и года не проносил, разве это срок для настоящей драконьей кожи?! А голенища?! Голенища из нежнейших шкурок новорожденных василисков — четыре кладки разорить пришлось, пока на свой размер насобирал! А тройная прошивка усами водяного запорожского черта, обеспечивающая владельцу абсолютную непромокаемость и непотопляемость?! О такой прошивке мечтает каждый, будь он бывалый путешественник, простой наемник или зазнавшийся пижон-аристократишка, которому лишь бы перед другими аристократишками выделиться — да только вот мало кому удается обыграть водяного черта до самых усов! У любого из этих проживающих лишь в Запорожке подкоряжников добра натаскано немеряно, хоть три года подряд обыгрывай — все равно все не выиграешь! Да и торгуются они над любой дрянью, что твои гномы. Хотя, конечно — азартны они очень, и человек опытный да терпеливый… Но не о том же речь!
Речь о сапогах.
А какая у них подошва!..
С тем драконом, из-под хвоста у которого Конан лет шесть назад вырезал на спор две огнеупорные подошвы, лучше было бы больше никогда не встречаться — и не только самому Конану. Хотя бы в ближайшее время. Лет этак двадцать-тридцать. Как минимум. У драконов — память долгая. И шутки они понимают как-то не очень чтобы.
Этот, во всяком случае, не оценил.
Совсем.
А вот киммерийцев от после того случая — напротив, очень даже оценил. Но почему-то — исключительно с гастрономической точки зрения. И немалый уже, говорят, урон нанес этот гад населению конановской родины за последние шесть лет. Это, кстати, была еще одна из многого количества причин, по которым Конан не спешил пока что там появляться. Не самая веская, конечно, но и не из тех, которые вообще не стоят внимания…