Конан и Время жалящих стрел
Шрифт:
И хвала Митре, что о другом источнике неприятностей – этом наглом пуантенце – уже позаботился Амальрик.
Нумедидес жалел лишь, что не мог лично присутствовать при их поединке. По рассказам придворных, то было весьма забавное зрелище…
Оставалось лишь надеяться, что к этому часу Троцеро благополучно отдал душу Зандре!
Кроме того, теперь он разделается и с Валерием.
Конечно, он не питал личной вражды к кузену – хотя в последнее время с трудом выносил его общество, – но то была совершенно необходимая жертва.
билии
Сам стеклодув, рыжебородый офирец с маленькими бегающими глазками, лишь пару дней как прибывший в Тарантию в надежде открыть здесь дело, был нанят Амальриком лишь накануне, – он случайно свел с ним знакомство в таверне, и, по своему обыкновению, принял решение почти мгновенно. Товар – многоцветные, переливающиеся сосуды, радужные стеклышки для витражей, изысканные дамские украшения и прозрачные чаши для вина, – пришелся посланнику по вкусу, и ему не стоило труда убедить мастера, что климат Немедии куда лучше подойдет ему. В тот же вечер довольный офирец отправился вместе со всем скарбом на север, по дороге, указанной новым хозяином.
Кто-то, возможно, счел бы подобное решение скоропалительным, и сам Бральхонт частенько корил господина за спешку, однако даже он не мог не согласиться, что начинания Амальрика, как правило, оказывались весьма успешными, будь то добыча олова и серебра в горах, кожевенное производство или ювелирные мастерские. Однако те, кто, опасливо делая знак, отвращающий демонов, шептался за спиной у него, что источником богатства барона были занятия чернокнижием и золотоварение, упорно не желали замечать очевидного.
Но Амальрик, лучше чем кто бы то ни было, знал, что означало остаться в неполных двадцать лет хозяином разоренного, запущенного поместья, не унаследовав от отца, удалившегося на закате жизни в горный монастырь Ордена, ничего, кроме кучи долгов и непомерной гордыни, не имея в жизни ни опоры, ни поддержки, если не считать упрямства и безграничной веры в свои силы. Путь, пройденный им с тех пор, он помнил до дня, до мгновения, каждый шаг, каждое падение и каждую удачу.
И не считал зазорным трижды перечесть доклад управляющего.
Куда меньше интереса вызвали остальные бумаги, – письма из Бельверуса, приглашения от аквилонских вельмож на охоту или праздничный ужин, – весь этот хлам он небрежно отмел в сторону. И совсем уж презрительно обошелся с последним посланием, – толстым свитком в бархатном, расшитым золотом футляре, с огромной алой печатью, на которой красовался герб Немедии. Послание короля Нимеда царственному собрату… Амальрик презрительно хмыкнул, отбрасывая свиток прочь и, когда тот скатился со стола на пол, легонько пнул его носком сапога из тончайшей телячьей кожи, выделки собственных мастерских.
При желании, ему не составило бы труда вскрыть послание и ознакомиться с содержимым – но это не имело смысла. Он и без того знал, о чем мог писать король Нимед. Последние дворцовые
Пять-шесть раз за год венценосцы считали своим долгом обменяться подобными ничего не значащими грамотами, и лишь в эти дни Амальрику Торскому приходилось скрепя сердце вспоминать о своих обязанностях посланника. Однако даже подобная малость вызывала в последнее время все большее раздражение. Одно время он подумывал даже сложить с себя полномочия дуайена и подать в отставку, – до тех пор, пока его первоначальный замысел окончательно не вызрел и барон не убедился, что тот сулит ему изрядные выгоды и возможности.
И теперь, чем бы не окончилась его безумная, самоубийственная затея, в одном Амальрик мог быть уверен наверняка: в качестве полномочного представителя Немедийского двора в Аквилонии он доживает последние дни.
Однако до тех пор ему предстояло играть свою роль, и играть ее с блеском, как он старался исполнять все, за что брался, сколь бы сильно это ни претило ему. Раз уж взялся что-то делать, делай это на совесть, – эту истину он всосал если и не с молоком кормилицы, то с отцовскими побоями…
Вздохнув и поправив на груди черный кхитайский халат, Амальрик выглянул в окно. С утра вроде бы выглянуло солнце, но теперь небо было затянуто тучами, как и все последние дни, однако, похоже, время близилось к полудню, а, стало быть, он еще успеет на Малый Выход, что начинался, после того как король изволил позавтракать. Пожалуй, там удобнее всего будет вручить Вилеру послание немедийского суверена.
Потянувшись, чтобы размять мышцы, затекшие от долгого сидения, Амальрик прошел в опочивальню.
Как он и ожидал, Феспий еще мирно спал, посапывая, точно младенец, чуть приоткрыв пухлые искусанные губы.
Он лежал, свернувшись клубочком на огромной постели, – острые лопатки выпирали под тонкой веснушчатой кожей, длинные волосы золотистым ореолом разметались по подушке. Посланник отдернул тяжелый полог и грубо потряс его за плечо.
Недовольно промычав что-то, юноша натянул на себя одеяло, прикрывая глаза рукой, и Амальрик ощутил прилив раздражения. Сегодня этот жеманный красавчик не вызывал в нем ни влечения, ни даже симпатии, и барону не терпелось отделаться от него. Обычно он давал им всем второй шанс, – однако сейчас терпение его было на пределе.
– Вставай! – Он встряхнул его во второй раз. – Тебе пора!
– Оставь меня в покое. – Голос Феспия был вязким и хриплым со сна. – Чего ты хочешь? Убирайся прочь.
Амальрика обычно непросто было вывести из себя, однако грубости он не прощал никогда, – в особенности тем своим партнерам, что, проведя с ним единственную ночь, уже мнили себя вправе дерзить, уверенные, должно быть, что, дав согласию разделить с ним ложе, обрели некую власть над немедийцем. Как жестоко они ошибались!..