Конан и Время жалящих стрел

О'Найт Натали

– Должно быть, это какие-то приграничные шайки, – цедил с усмешкой Нумедидес, задумчиво разглядывая свои сверкающие ногти. – Это же сущие головорезы…

– Да, разумеется, Ваше Высочество. Кто же еще?

– Король должен бы отдать приказ, чтобы Черные Драконы усилили охрану дворца. Кто знает, не доберутся ли эти псы до самой Тарантии.

– Здравая мысль, Ваше Высочество.

– Сегодня я как раз говорил об этом с королем. Он сказал, что уже отдал приказ. Мы все вздохнем свободнее.

– Истинно так, Ваше Высочество.

– И тогда же состоится расследование всех обстоятельств дела – ибо, скажу вам по секрету, дорогой Амальрик, свидетельства

против моего кузена весьма и весьма серьезные. Мне удалось убедить короля начать разбирательство как можно скорее…

На сей раз барон Торский ограничился лишь кивком, – впрочем, большего от него и не требовалось. С каждым мгновением отчаяние все сильнее охватывало его.

До сегодняшнего вечера у него еще была иллюзия собственной власти, некоего контроля над ситуацией, но теперь, с каждым словом принца, она развеивалась, точно дым, оставляя его в недоуменном бессилии, с ощущением пустоты в руках и в сердце. Он утрачивал не только власть – но и просто понимание происходящего. Мир утекал сквозь пальцы, подобно песку, и Амальрик внезапно испугался, что утратит так все, до последней песчинки.

Никогда прежде ему не доводилось чувствовать себя настолько беспомощным.

Может быть, права была Марна, в отчаянии спросил он себя, кивая в ответ на слова принца, которых даже не слышал, – и нам с самого начала, как она и настаивала, следовало поставить на Валерия?

Тогда он посчитал, что сумеет куда лучше оценить ситуацию и собственные возможности, нежели невежественная лесная колдунья, никогда не бывавшая при дворе, не знающая ни царящих там обычаев, ни нравов, однако теперь он ясно видел, как далеко завело его самомнение и гордыня.

Могло ли статься, что Марна еще в те дни предвидела, насколько неуправляемыми могут оказаться силы, с которыми они столь безрассудно пытались играть? Но тогда это означает, что Амальрик сам погубил все, не прислушавшись к ее советам…

Внезапная усталость нахлынула на него, и он с трудом нашел в себе силы вслушаться в то, что говорил ему Нумедидес. Оказалось, тот спрашивал его, каковы настроения в среде заговорщиков.

Он отделался несколькими ничего не значащими фразами о полной готовности их сторонников к любым неожиданностям, однако теперь принц неожиданно – чего ранее за ним никогда не водилось, – пожелал вникнуть в детали. Его интересовало, сколько отрядов гвардейцев на его стороне, кто пользуется большим авторитетом в их среде, он сам или Валерий, могут ли они, в случае чего, встать на защиту принца Шамарского? Придворные, заметил про себя Амальрик, интересовали его куда меньше.

И в этом также был новый Нумедидес.

Они проговорили далеко заполночь.

Когда Амальрик уходил, вымотанный и опустошенный, весь во власти дурных предчувствий и опасений, он на мгновение задержался за дверью. Несколько секунд, не более, пока никто не заметил его, – однако достаточно долго, чтобы слышать, как Нумедидес отдает приказ рабу, что пришел на его зов, перед самым уходом гостя:

– На рассвете отправишься в таверну «У трех королей», найдешь капитана Вольного Отряда, киммерийца по имени Конан. Отдашь ему вот это… И скажешь, принц Нумедидес ждет его у себя. Скоро мне будет нужна его помощь.

Аой.

ВРЕМЯ МЕСТИ

О, месьор! Как я рад, что могу наконец поговорить с вами!

Амальрик Торский не ответил, мрачным взглядом окидывая расположившегося напротив Винсента, сына почившего барона Тиберия.

В таверну, где немедийский посланник назначил ему встречу, юноша явился первым и, судя по опустевшей больше чем наполовину кружке медовухи, с толком провел время.

Но щеках его уже играл предательский румянец, а жесты были слишком размашистыми и рваными.

«Совсем не держит вина. Мальчишка…» – подумал барон с презрением.

Однако, как бы ни относился он к сыну Тиберия, он не мог отказаться от разговора с ним.

– Я тоже буду рад, – проворчал Амальрик ожидающему ответа юноше. И, отодвинув простой некрашенный табурет, сел рядом. – Особенно, если ты прекратишь орать на всю харчевню…

Он незаметно огляделся по сторонам. Маловероятно, что здесь его кто-нибудь узнает, но осторожность никогда не бывает излишней. И она удвоилась с тех пор, как граф Троцеро стал свидетелем их сборища в храме. Его цепкий взгляд скользнул по грязной побелке стен, на которых были развешаны снопы засушенного огнецвета, дабы отвратить злых демонов, и прошелся по испитым помятым лицам посетителей.

Нет, он не знал здесь никого!

Таверна нарочно была выбрана им грязная и дешевая, где и народ собирался подобающий: небогатые горожане, менялы с соседнего рынка, крестьяне, славно поторговавшие свежим мясом и решившие теперь, пока их не видят сварливые жены, пропустить кружку-другую тарантийского винца, чтобы было о чем порассказать односельчанам.

Дюжие служки в серых суконных фартуках по двое разносили простые деревянные носилки со множеством плошек, заполненных какой-то подозрительной похлебкой. Это была еда для тех, кто победнее и не может позволить себе заказать кусок жареного мяса и кружку доброго аквилонского эля. Любой мог протянуть руку и взять себе тарелку, но маленькие, заплывшие жиром глазки хозяина зорко следили за посетителями и не упускали ни единой мелочи, а толстые пальцы отмечали на грифельной доске, кто из гостей сколько выпил и сколько съел. На поясе у него висела небольшая авага – счетная дощечка, – и толстяк иногда щелкал ее костяшками и закатывал глаза. Губы его шевелились, подсчитывая барыши.

Между длинных столов ходили оборванные музыканты с волынками. Порой кто-то из подвыпивших гостей бросал им мелкую монетку, и они, угодливо кланяясь и попробовав серебро на зуб – не фальшивое ли? – надували мех и начинали играть. Порой крестьяне, не утерпев, грузно вылезали из-за стола и пускались в пляс, топая своими ножищами в грубых деревянных шабо по усыпанному соломой полу.

Было тесно и шумно.

Сизые клубы дыма от чадивших сковородок выползали из дверей кухни и проплывали в зал, где перемешивались с кисловатыми запахами дешевого вина и промокшей овчины крестьянских одеяний.

Проглотив замечание барона, Винсент мгновенно сник, вспыхнув, точно маков цвет. Длинные русые волосы и огромные серые глаза, опушенные густыми ресницами придавали его облику нечто девичье; должно быть, именно поэтому, тщась себе самому и окружающим доказать свою мужественность, он и готов был на любые безрассудства. Мгновенно осознав все это, барон почувствовал искушение, устоять перед которым было очень непросто.

Юнец и впрямь недурен собой – он может стать отличной заменой Феспию. И это сломает его окончательно. Ведь после того, как Амальрик расстанется с ним (что рано или поздно случится), Винсенту никогда и ничем не удастся убедить себя, что он по-прежнему остается мужчиной. Это было бы славной местью за ту встречу в лесу, за страх, за погибшую гнедую…