Концепции современного востоковедения
Шрифт:
Есть здесь и еще один важный аспект, который, вероятно, относится в большей степени не к собственно гуманитарным, а к социально-экономическим дисциплинам. Как уже отмечалось выше, взаимодействие ученого-исследователя и его объекта носит однонаправленный характер в случае физики, химии и других естественных наук: природа не отвечает каким-либо действием на деятельность исследователя. Иное дело в ситуации, когда объектом исследования выступают человек или общество. Простой пример: специалист-экономист, изучая текущую экономическую ситуацию, пришел к выводу о неизбежности в ближайшее время всплеска инфляции. Его выкладки попали в средства массовой информации и повлияли на поведение массового потребителя, приведя к ажиотажному спросу на рынке товаров и услуг. В результате виток инфляции обнаружился раньше предсказанного и имел более глобальные масштабы.
Такого рода явления Дж. Сорос называет «интерактивностью» и «рефлексивностью». Сорос считает даже, что эти – вполне типичные для социально-экономических наук – ситуации требуют определенной ревизии самого понятия истинности/ложности применительно к социально-экономическим дисциплинам, особенно когда речь идет об описании будущего, а не прошлого. «Признаком истинности, – пишет Сорос, – мы привыкли считать соответствие фактам. Но соответствия можно достичь двумя способами –
17
Сорос Дж. Открытое общество: Реформируя глобальный капитализм. М., 2001. С. 59–60.
18
Даже использующиеся в социально-экономических дисциплинах термины нередко выдают свою прямую причастность к человеческим чувствам, установкам и т. п., ср., например, «инфляционные ожидания».
Интересно, что со сходной в известном отношении ситуацией ученые сталкиваются на противоположном полюсе познания, когда исследуются не самые высокие уровни организации (человек, общество), а, наоборот, микроуровень, уровень элементарных частиц, которым занимается квантовая механика. Дадим слово специалисту: «В классической физике предполагается, что роль измерительного прибора может быть в принципе сведена только к регистрации движения и состояние системы при измерении не меняется. В квантовой физике такое предположение несправедливо: измерительный прибор наряду с другими факторами сам участвует в формировании изучаемого на опыте явления, и эту его роль нельзя не учитывать. <…> Роль прибора выступает на первое место тогда, когда ставятся специфические вопросы, некоторые из которых лишены, как выяснилось, смысла (например, вопрос о том, по какой траектории двигался электрон в интерференционном поле, так как либо нет траектории, либо нет интерференции)» 19 . Иначе говоря, как ученый-экономист или социолог самим фактом своей научной деятельности вмешивается в изучаемый им процесс и порождает изменения в этом процессе, так и физик (его измерительный прибор), будучи частью экспериментальной системы, оказывает влияние на объект исследования.
19
Берестецкий В. Б. Квантовая механика // БСЭ. 1973. Т. 11. С. 575.
Специфичность объекта исследования в гуманитарных науках . В данном подразделе мы дополнительно рассмотрим специфичность самого объекта гуманитарного исследования.
Что же это за объекты и чем они отличаются от объектов анализа в естественных науках?
Начнем с того, что в широком смысле гуманитарий анализирует объекты культуры. Последние противопоставляются объектам натуры, т. е. тем природным объектам, сущность которых для человека исчерпывается их собственными свойствами и не обладает ничем, что примысливалось бы самим человеком (кроме, разумеется, самого по себе непременного присутствия человеческого фактора, о чем говорилось выше и к чему мы еще вернемся). В отличие от природных объектов, объект изучения гуманитария наделен ценностью, не являющейся ингерентным, внутренне присущим ему свойством, она не существует вне человеческого восприятия и нейтральна по отношению к характеристике в терминах истинности/ложности. По справедливому утверждению Риккерта, излагаемое нами здесь в своей редакции, операция отрицания, примененная к пропозиции с участием внекультурного объекта, приводит к его переходу в свою противоположность, оставляя, однако, объект в пределах соответствующего множества, в то время как та же операция с объектом культуры просто уничтожает его 20 . Например, пропозиция «Трава оранжевая», будучи подвергнута отрицанию (внутреннему), дает пропозицию «Трава не есть оранжевая» (т. е. речь все еще идет о траве, только не обладающей признаком данного цвета), тогда как аналогичное отрицание пропозиции «Данный объект есть крест [как символ христианства]» вообще выводит объект из сферы культуры, «уничтожает» его с этой точки зрения, превращает, скажем, в две доски, соединенные определенным образом 21 .
20
Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998.
21
Разумеется, отрицание может и сохранить принадлежность объекта сфере культуры, ср.: «Данный объект не крест, это дикирий».
Поскольку, как было сказано, объект культуры, которым и занимается гуманитарий, соединяет некоторые естественные, ингерентные свойства с теми, которые приписывает ему человек (общество), то появляются основания сближать такой объект со знаком 22 . Ведь именно знак по определению, идущему еще от стоиков и канонизированному Ф. де Соссюром, есть неразрывное соединение (материального) означающего и идеального, когнитивного означаемого. Всякий знак не исчерпывается своими воспринимаемыми свойствами, но включает некоторые другие, закрепленные за ним данным социумом. Будучи лишен соответствующей смысловой нагрузки, знак превращается во внекультурный объект – например, в совокупность линий, геометрических фигур, узоров и т. д., начертанных на какой-либо поверхности, безразлично, природными
22
Это именно сближение, а не отождествление: для знака важно то обстоятельство, что он предназначен для общения, он должен передавать информацию – в то время как культурный объект, не являющийся знаком, может говорить о чем-то тому, кто его воспринимает, являясь потенциальным посланием и, следовательно, потенциальным знаком.
Смысл и ценность в этом контексте совпадают, и совпадают соответственно мир смыслов и мир ценностей. Чрезвычайно существен и семиотический аспект проблемы: семиотическая трактовка культурных объектов ведет к еще одному сближению – мира смыслов (ценностей) и семиосферы. Отсюда следует, что все культурные события в известном отношении можно рассматривать как тексты (что особенно характерно для постмодернизма) 23 . В свою очередь, это означает, что анализ культурных событий, культурных феноменов предполагает герменевтический процесс понимания и интерпретации.
23
См. об этом, например: Нуржанов Б. Г. Бытие как текст. Философия в эпоху знака (Хайдеггер и Деррида) // Историко-философский ежегодник’92. М., 1994.
Поскольку каждый культурный феномен (текст) уникален, из этого, как полагают некоторые науковеды, следует невозможность обобщений и абстракций, оперирование которыми и есть важнейший признак «настоящей» науки. Например, Великая французская революция, естественно, свершилась единожды, она уникальна; на долю историка остаются фактология и фактография, ими он предположительно и занимается, стремясь во всех деталях восстановить соответствующие события и пр. Разумеется, это очень примитивное представление об истории (здесь игнорируется вопрос об исторических закономерностях, структурных и каузальных объяснениях в исторической науке и т. д.).
Другое отличие, которое в глазах ряда науковедов и философов отграничивает точные/естественнонаучные дисциплины от гуманитарных с точки зрения объекта анализа, заключается в том, что текст естественным образом допускает различные интерпретации, причем это принципиально присущее ему свойство.
Рассмотрим кратко изложенные аргументы, фактически отказывающие гуманитарным дисциплинам – временно, до достижения надлежащей зрелости или же в принципе – вправе считаться подлинными науками.
По поводу уникальности гуманитарных фактов и событий верно пишет Г. Ю. Любарский: «Любое реальное явление уникально, и историческое событие уникально, и данное падение яблока – тоже уникально. Это означает только, что для того, чтобы конкретное явление стало научным фактом, оно должно быть воспринято как неуникальное» 24 . Уже сам факт, что историки называют известные события во Франции 1789–1794 гг. революцией, явственно говорит о том, что данные события функционально сближаются (отождествляются) по каким-то важным признакам с иными социально-политическими движениями наподобие Английской буржуазной революции XVII в., революций 1848–1849 гг. в ряде европейских стран, Синьхайской революцией в Китае 1911–1913 гг., Октябрьской революцией в России и т. д. (и одновременно противопоставляются родственным, но другим историческим событиям – таким, как восстание, бунт, мятеж). Иначе говоря, имеет место процесс абстрагирования, который и переводит уникальное в разряд неуникального, обобщенного, абстрактного. Результат абстрагирования закрепляется в языке.
24
Любарский Г. Ю. Морфология истории. М., 2000. С. 12.
Разумеется, не приходится отрицать, что сложность общественных событий, других объектов гуманитарных наук действительно многократно превосходит уровень сложности объектов естественнонаучных дисциплин, ввиду чего формирование научных парадигм и «нормальной науки» (в смысле Т. Куна) объективно затруднено – а скорее всего сам науковедческий подход на материале гуманитарного знания требует определенных коррективов (ср. ниже).
О неоднозначности научной трактовки в гуманитарных науках как о сущностном признаке достаточно подробно пишет В. М. Аллахвердов в небольшой главе, озаглавленной «Сравнение методологических принципов гуманитарных и естественных наук» 25 . Как полагает автор, если ученые-естествоиспытатели исходят из принципа рациональности мира, понимаемого как вненаучность явлений, не поддающихся каузальному объяснению, то гуманитарии исходят из презумпции смыслового совершенства текста: «…расширение контекста и усилия толкователя должны привести в конце концов к постижению стройного и единственного смысла этого текста» 26 . Аллахвердов оговаривается – и придает этому обстоятельству принципиальное значение, – что «стройным и единственным смыслом» текст обладает для конкретного исследователя; другой исследователь может усматривать в том же тексте иной смысл, который для него тоже будет «стройным и единственным». В качестве одного из примеров фигурируют разные трактовки знаменитого рассказа И. И. Бунина «Легкое дыхание» в исследованиях Л. С. Выготского, А. К. Жолковского и Вяч. Вс. Иванова. «По Выготскому, Бунин создал образ “беспутной гимназистки”. По Жолковскому, Бунин вообще не дает моральных оценок, а образ героини нужен ему лишь для того, чтобы оттенить интерьеры, в которых она действует. По Иванову, бунинская героиня – светлая, ясная, духовно глубокая личность. <…> Аргументы в пользу любой из этих позиций всегда можно привести, но как выбор той или иной позиции может быть доказан?» 27 .
25
Аллахвердов В. М. Сознание как парадокс. СПб., 2000. С. 98–106.
26
Там же. С. 98.
27
Там же.