Концептосфера художественного произведения и средства ее объективации в переводе. На материале романа Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби» и его переводов на русский язык

Александрович Наталья Владимировна

«Автомобиль смерти», как его потом назвали газеты, даже не остановился; вынырнув из густеющих сумерек, он дрогнул на миг в трагической нерешительности и скрылся за поворотом дороги. Михаэлис и цвета его не успел разглядеть толком – подоспевшей полиции он сказал, что машина была светло-зеленая – пер. Е. Калашниковой.

«Машина смерти», как ее потом прозвали газетчики, даже не притормозила. Михаэлис рассказывал, что она вынырнула из сгущающейся полутьмы, а потом, словно в замедленном кино, поплыла над дорогой, и ее вроде бы повело в сторону обочины; за эти несколько полных драматизма мгновений, слив-для него в одно мрачное видение, он даже не успел

разглядеть толком, какого цвета была промчавшаяся как пуля машина, в мгновение ока исчезнувшая за поворотом; грек только и смог сказать первому подоспевшему патрульному, что вроде она была светло-зеленая – пер. Н. Лаврова.

Приведенный пример показывает, насколько далеко отошел Н. Лавров от оригинального текста – кроме атрибутивных характеристик, представляющих МАШИНУ как пулю или стрелу, добавлены метафорические предикаты с иным концептуальным признаком вынырнула, поплыла, которые замедляют и утяжеляют действие, тогда как в оригинале выражена прямо противоположная интенция.

В ряде контекстов Н. Лавров добавил сравнение машины с собакой.

Ср.: Only gradually did I become aware that the automobiles which turned expectantly into his drive stayed for just a minute and then drove sulkily away.

Я заметил, хоть и не сразу, что машины, бодро сворачивающие в подъездную аллею, минуту спустя разочарованно выезжают обратно – пер. Е. Калашниковой.

Вначале я обратил внимание на то, что многочисленные авто, с бодрым фырканьем кружащие по серпантину его подъездной дороги, через считанные секунды возвращаются назад, неуверенно тычась бамперами, словно побитые псы – пер. Н. Лаврова.

Очевидно, что вариант перевода Е. Калашниковой полностью эквивалентен исходному тексту, в переводе Н. Лаврова добавлено сравнение с собакой, в котором переводчик акцентировал преданность, зависимость машины от хозяина, что не соответствует интенции оригинала. В русской лингвокультуре образ собаки многозначен, может нести и положительные, и отрицательные характеристики. Собака преданна хозяину, тяжело переживает разлуку с ним, тоскует. Побитая собака ассоциируется с ненужным, униженным, выглядящим жалким человеком [53, 152–159]. Возможно, в данном случае и следует говорить о противостоянии двух концептуальных картин мира – автора и переводчика, которые совпадают в позитивном отношении к машине как «другу человека», но по-разному осмысляют ее значение в человеческой жизни.

Таким образом, концепт CAR по-разному репрезентируется переводчиками: в переводе Е. Калашниковой сохранена когнитивно-пропозициональная структура концепта и, следовательно, адекватно передано авторское представление о том, что автомобиль – предмет национальной и личной гордости, признак благосостояния, жизненное пространство и носитель смерти. В переводе Н. Лаврова КПС концепта CAR упрощена, авторская прагматика в ней репрезентируется в объектной и частично атрибутивной позициях. В репрезентации субъектной и атрибутивной позиций КПС проявляется индивидуальное представление переводчика о концептуализированной реалии.

3.2.3. Репрезентация концепта MONEY / ДЕНЬГИ

Константа русского национального характера, составляющая одну из самых отчетливых духовных границ русской культуры, содержится в «нестяжательном» отношении к деньгам [143, 580]. Существование в русском языке уменьшительных форм денежки, деньжата, деньжишки, деньжонки (например, Завелись деньжонки; Плакали мои денежки) указывает на эмоционально-ироническое отношение к деньгам в русской лингвокультуре. В словарях существительное деньги определяется как 1) металлические и бумажные знаки (в докапиталистических формациях – особые товары), являющиеся мерой стоимости при купле-продаже, средством платежей и предметом накопления; 2) капитал, средства [225, 128]. Наиболее частотные сочетания с этим словом: большие, сумасшедшие, бешеные деньги; не при деньгах, полтинник –

не деньги; время – деньги; делать деньги из воздуха и под. показывают, что в русскоязычном сознании концепт ДЕНЬГИ персонифицируется и кодирует не только финансовое средство, но и объект желаний, критерий оценки окружающих.

В переводе Е. Калашниковой концепт представлен КПС, состоящей из следующих позиций: субъект – объект – атрибут, т. е. не переданы позиции предиката и образа действия подлинника. Субъект деньги встречается в следующих контекстах: вот откуда у него столько денег; эти деньги уже у них в кармане; очень нужны деньги; спешно понадобились деньги; деньги звенели в этом голосе. С одной стороны, ДЕНЬГИ в данной позиции репрезентируются как предмет острой необходимости, происхождение которого вызывает интерес, с другой стороны, как свойство, придающее уникальность голосу любимой женщины.

Ср.: – У Дэзи нескромный голос, – заметил я. – В нем звенит. Я запнулся. – В нем звенят деньги, – неожиданно сказал он.

Ну конечно же. Как я не понял раньше. Деньги звенели в этом голосе – вот что так пленяло в его бесконечных переливах, звон металла, победная песнь кимвал… Во дворце высоком, беломраморном, королевна, дева золотая…

Между тем в оригинальном тексте money только однажды встречается в субъектной позиции – деньги у Ф.С. Фицджеральда, несмотря на национально-культурный стереотип, не субъект, а объект действий. В указанном эпизоде подлинника money функционирует как предикатив, ср.: was full of money – голос Дейзи был полон денег, заполнен деньгами. Представляется, что в данном случае влияние русской лингвокультуры оказалось для переводчицы сильнее, чем стремление следовать авторской установке.

Наиболее адекватно в КПС передана объектная позиция. В данной позиции ДЕНЬГИ репрезентируются как универсальное средство решения человеческих проблем, ср.: манера сорить деньгами; достаточно денег для подобных прихотей; близость больших и легких денег болезненно дразнила их аппетит; заработать деньги; наживают богачи денег полные мешки; разлучить его с его деньгами; из этих денег он не получил ни цента; нужна была какая-то сила денег; убегали и прятались за свои деньги. Метафоры сорить деньгами и денег полные мешки эксплицируют иронично-негативное отношение переводчика к ДЕНЬГАМ, не подтвержденное романом-источником.

Атрибутивные параметры передаются в трех контекстах: выстроившись на книжной полке, отливая червонным золотом, точно монеты новой чеканки, они сулили раскрыть передо мной сверкающие тайны, известные лишь Мидасу, Моргану и Меценату; близость больших и легких денег болезненно дразнила их [молодых англичан] аппетит, создавая уверенность, что стоит сказать нужное слово нужным тоном, и эти деньги уже у них в кармане; встает город нагромождением белых сахарных глыб, воздвигнутых чьей-то волей из денег, которые не пахнут.

Репрезентация данной позиции соответствует авторскому представлению о деньгах как предмете, способном нести и добро, и зло, в зависимости от субъекта, их владельца. Однако в переводе Е. Калашниковой когнитивно-пропозициональная структура концепта ДЕНЬГИ упрощена, она состоит из трех позиций, тогда как в оригинале их пять: переводчица не «увидела» ДЕНЬГИ в позициях предиката и образа действия, что помешало ей более адекватно передать авторские интенции. В отличие от подлинника, субъектная позиция структурирована не одним элементом, а несколькими, в результате чего ДЕНЬГИ в переводе Е. Калашниковой объективируются скорее как субъект, а не объект действий человека. Таким образом, в переводе частично сохраняется прагматика оригинала, однако эксплицируется влияние русской лингвокультуры, которое проявляется в иронично-негативном («нестяжательном») отношении к деньгам.