Концертмейстер
Шрифт:
Катя вернулась с белой шуршащей таблеточной пластиной в руках.
— Вот. Взяла из материной аптечки. Она всегда это принимает, когда у нее мигрень.
— Спасибо. — Арсений запил таблетку горячим чаем. — Слушай, мне надо идти. Боюсь, домой не успею.
— А ты где живешь? — Катя явно расстроилась из-за его желания ретироваться.
— На Петроградской, на улице Куйбышева.
— Не торопись. — она бросила взгляд на часы, показывающие половину первого. — Видно, что ты не ленинградец. До Литейного моста отсюда быстрым шагом двадцать минут, не больше. А разводится
— Да нет. Ничего не случилось. Просто настроение какое-то было дурацкое.
С каждым глотком чая Арсений возрождался к жизни.
— Как ты себя чувствуешь? — девушка не садилась, словно ожидая, что гость попросит ее еще о чем-то.
— Лучше. Прости меня, что доставил столько хлопот. Ужасно стыдно.
— Да ничего страшного. С кем не бывает. — Катя положила ему руку на плечо и несильно потрепала.
— Ну, я пойду. — Арсений поднялся, справился с внезапным головокружением, втянул побольше воздуха.
— Ты себя в зеркало видел? Ходок. Одного я тебя не отпущу. Провожу до твоей Петроградской.
— В смысле проводишь?.. — Арсений растерялся. — А сама потом куда?..
— Не переживай. В гости не напрашиваюсь. У меня на проспекте Маркса бабушка живет. К ней завалюсь. Она меня давно звала. И я давно ей обещала зайти.
— Неудобно как-то. Так поздно. Ты, наверное, устала. — Арсений на самом деле обрадовался предложению Кати. Перспектива остаться сейчас наедине с ночным городом не радовала.
— Я с удовольствием подышу воздухом. Как-никак уже почти белые ночи. Чего дома-то сидеть?
Катя накинула на плечи кофту, надела туфли на каблуках, не торопясь, с чувством превосходства поправила перед зеркалом волосы. Арсений заглянул в ванную, где сполоснул лицо холодной водой. Можно идти! Поздно, конечно, сейчас. Звонить отцу или нет? Наверное, он заснул. Если что, наберу из автомата.
Ленинград только чуть примерил слабый ночной мрак, чтобы совсем скоро избавиться от него. Солнце заходило за горизонт не полностью, не давая забыть о себе. Впереди, над Выборгской стороной, небо казалось светлее, чем над ними, торопящимися по Литейному проспекту к Литейному мосту.
— Смотри, какое небо красивое! Там, впереди. — Катя взяла Арсения за руку. — Боже мой! У тебя руки как лед. Да и сам ты дрожишь.
— Ничего. Сейчас пройдет. — Арсений держался из последних сил.
Ровная и мертво-холодная питерская перспектива накинулась на него как хищник, он уменьшился в ней, стал сам себе жалок в своем несчастье. И только Катя, совершенно чужая ему девушка, сейчас являла собой то, за что он мог зацепиться, чтобы удержаться и не провалиться в безвозвратный хаос самого себя.
Почему ему так не везет? Чем он провинился? Семья раскололась. Его женщина замужем и, похоже, больше не хочет с ним быть. Поиграла и выкинула. Как злые дети щенка. Разбалансированный алкоголем мозг уже не противился этим вопросам, как раньше. Все впустую. Тех, кого он любит, жизнь отнимает и отнимает. Бабушка, мать,
— Куда ты так разогнался? До развода моста еще успеем туда и обратно обернуться, — недоумевала Катя.
Арсений послушно убавил шаг. Хотя ему хотелось миновать этот мост как можно быстрее.
— Ты когда-нибудь видел, как большие корабли идут ночью по Неве?
— Нет еще.
— Ну ты даешь.
Арсению никогда не бывало так скверно, как сейчас.
Когда они перешли реку, суетящуюся корабликами и суденышками, которые в белом, плавном, чуть влажном мареве курсировали от моста к мосту, с палубами, забитыми туристами, преимущественно иностранными, Катя совсем потеряла к Арсению интерес. На лице ее проступила та усталость, что говорит о том, что только природная вежливость заставляет продолжать общаться и делать вид, что тебе интересно с твоим визави. Очевидно, она чего-то другого ждала от этой прогулки, а не дождавшись, плюнула на все.
На галантное и катастрофически неуместное предложение однокурсника проводить ее она отмахнулась — тут два шага! — и, небрежно чмокнув его в щеку, простилась. Ее фигура удалялась, уменьшалась в мрачноватых декорациях улицы Лебедева, где, нависая над мостовой, хищно оглядывают друг друга с двух сторон корпуса Военно-медицинской и Артиллерийской академий. На Выборгской стороне в гламурную летнюю влажность ленинградского воздуха вплетаются нотки заводского дыма, горьковатой теплой гари и память о совсем еще недавних рабочих бунтах и стачках.
Арсений обреченно и бессильно побрел по набережной, вдоль низких и длинных зданий с мертвыми окнами, к мосту Свободы, чтобы перейти с Выборгской на Петроградскую, с ужасом думая, как минует поворот на Чапаева. Конечно, он, несмотря на все попытки, на глупейшее пьянство, с которым его организм не справился, как школяр не справляется со сложными заданиями, он не изжил из себя то, что Лена сегодня не позвонила и этому нет объяснений. Сейчас он выйдет на этот перекресток, почует свое прежнее счастье, которое он щедро разбрасывал, когда летел к любимой, и все его тело содрогнется от бешеной трели так и не зазвонившего сегодня телефона. Этот звонок прозвонит в нем, в каждой его клетке, в каждой мышце, в каждом нерве, и разорвет его на части.
Однако ничего подобного не произошло. Он проскочил поворот, прибавив шаг настолько, насколько смог, и мир не обрушился за ним.
Жить всегда можно. Пока живется.
В квартиру он вошел в половине второго ночи. Дверь отпирал тихо, чтобы не шуметь. Получилось не очень. Ключ сердито лязгнул несколько раз, а дверь беспардонно скрипнула. Быстро снял ботинки и очень осторожно, босиком прошел по коридору. Внутри все содрогалось. Заглянул в комнату отца. Тот спал на спине, тонко и неровно посапывая. Одна его рука лежала на груди, вторая скрывалась под одеялом.