Концертмейстер
Шрифт:
Ноги принесли его на пляж около Петропавловки. Горожане загорали, забегали в воду, пили ситро и ели мороженое.
Солнце уже перекатилось на вторую сторону неба.
Около самой стены, в тени, ему попалась свободная скамейка. Он почти упал на нее. Сердце тяжело билось, язык во рту тяжелел горькой сладостью, голова начала кружиться. Он закрыл глаза, пытаясь таким образом остановить крутящуюся безнадежность своего бытия.
Пахло речной водой.
Теперь он слышал только звуки, в них ветер создавал контрапункт пляжному гомону, а его собственная песня осталась только в горле, в виде судорог тоски, утопить которую в череде застолий, как выяснилось,
Если бы оставалось, он бы выяснил, что девичья фамилия его любимой Отпевалова, и уж точно десять лет спустя не припоминал бы судорожно, как звали врача, наблюдающего его отца после инфаркта.
Часть шестая
1985
Когда дед поставил на стол графин с водкой, Арсений твердо решил, что пить не будет. Не тот сейчас момент, не тот, говорил он себе. Нельзя сказать, что он совсем запрещал себе это. Но был у него опыт, научивший, как говорится, держать дистанцию и не подходить слишком близко к тому, что называется алкогольной эйфорией, неизменно приводящей к апатии и бессилию. Силы ему еще пригодятся.
Только Лев Семенович попытался плеснуть внуку в рюмку, тот прикрыл ее рукой:
— Я не буду. Как-нибудь в другой раз.
Дед раздосадованно покачал головой:
— Рюмка водки никогда не помешает. Боятся выпить только алкоголики.
— Я не боюсь. Просто нет настроения, — отговорился Арсений.
— Может, девушки, когда почтят нас своим присутствием, составят мне компанию? — шутливо произнес старый Норштейн. — Как думаешь, Дмитрий? Тебе, разумеется, не предлагаю. Ты еще мал.
— Мог бы и не говорить. — Димка вдруг испугался, что Аглая как-нибудь случайно брякнет матери, что они сегодня пили шампань-коблер. Это может привести к тому, что та отчитает его при всех, и в глазах Аглаи он превратится в совсем маленького и ведомого, которому до взрослой жизни как до луны. — А насчет компании? Составят, наверное. Не позволят тебе нарушать общественную мораль одному.
Он улыбнулся и подмигнул деду, чтобы тот, не дай бог, не усомнился в том, что внук шутит.
— Смотрю, сегодня твой «Спартак» пока держится. — старый Норштейн следил за всеми увлечениями Дмитрия.
— Не сглазь. Но сегодня и правда неплохо. Жаль, моментов несколько упустили. Уже бы вели. Надеюсь, во втором периоде поддавим. Капустин — просто красавец.
«Как будто и не было всех этих лет, — уговаривал себя Арсений, — и Димка, и дед такие родные, несчастья так и не возвели между нами никаких преград, а если возводили, то они развалились сразу же. Все мы внутри какого-то круга, где все понятно и каждый такой, какой он на самом деле.
В этой комнате сейчас нет ничего
И инструмент его тут, насупившийся какой-то, будто сгорбленный, глядящий на все исподлобья. Как же он любил его раньше, как досконально изучил все его повадки, как восторженно становился с ним одним целым, в иные моменты позволяя вырваться на волю скрытой в тугих струнах мощи, а порой прикасаясь к нему столь осторожно, что он звучал тишайше и кротко, с пьянящим неземным лиризмом, открывая в пианиссимо еще никем не достигнутые градации. Инструмент отвечал ему взаимностью. Никто, как он, так аккуратно не подкладывал под него дорожку из белых и черных клавиш при сложнейших пассажах, позволяя ему даже и лихачить, ничего не боясь. А потом он его бросил…
Уехал. Не взял с собой. Никак нельзя было взять. И вот они опять встретились. Надо ли им заново привыкать друг к другу? А если он останется здесь? На какое-то время? Начнет заниматься. Нет. Лучше не думать об этом. Там его ждут Вика, работа. Все это сразу не устроишь. Хотя с Катюшей Толоконниковой он договорится, наверное, что ему необходим внеплановый отпуск. Она, как всегда, пойдет ему навстречу. Найдет ему замену. Как всегда. Несмотря ни на что.
— Как там, интересно, наши дамы? Пойду их проведаю. Пахнет вроде вкусно. Дим, как второй период начнется, крикни мне, — как ни в чем не бывало произнес Арсений. Всем своим поведением ему сейчас хотелось показать, что он никуда не уезжал из этого дома и что это был лишь кошмарный сон об его отъезде. И этот сон нет никакой необходимости помнить после пробуждения.
Как только Арсений вышел из комнаты, Димка и Лев Семенович переглянулись, а потом каждый кивнул чему-то своему.
Но в коридоре стыд дотронулся до Арсения укоризненно. «Твой отец в больнице. Он едва не умер. Кошмар не окончен. Первым делом спасай его, а потом все остальное».
Тревога, такая же безотчетная, как в симфониях Малера, остановила его на несколько секунд. Из комнаты доносились звуки телевизора, где в перерыве хоккея шел документальный фильм о том, как перестройка восторженно принимается в трудовых коллективах, а на кухне неторопливо протекал разговор двух женщин, вежливый и в меру деловой.
— Я была бы очень вам благодарна, Светлана Львовна, если бы вы согласились позаниматься со мной. Что-то с английским у меня совсем не ладится. Скажите, сколько надо заплатить?
— Ну что ты, деточка. Какие деньги? Мы же не чужие. Я тебе с удовольствием помогу. Можем прям завтра и начать. Ты как на это смотришь?
— О! — Аглая захлопала в ладоши. — Как чудесно! Спасибо. Завтра непременно начнем.
«Надо зайти к ним. Надо как-то сделать так, чтобы это не выглядело натужным», — переживал Арсений.
Там, где мать, он все еще лишний. И это сразу не избыть. А если ему тут придется задержаться, пока отца не выпишут? Еще утром об этом нельзя было и помыслить, но сейчас это выглядит не таким уж не реальным. Почему нет? Не прогонят же его! А отцу, скорее всего, нужен будет кто-то, кто постоянно рядом. Получится ли у них заштриховать, как ненужную деталь на рисунке, ту пропасть, что разверзлась между ними, и все эти годы в ней раздавался только холоднющий несмолкаемый свист отчаяния и непонимания? Неплохо, что Аглая зашла. При ней они не начнут выяснять отношения, не утонут в старой грязи, и это уже что-то. И самое тонкое, смутное и страшащее: увидятся ли мать с отцом? Будут ли всячески избегать встречи, делать вид, как они хорошо умели в прошлом, что их нет друг для друга? Или нет?