Концессия
Шрифт:
— Хорошо, если бы вы нам выкроили деньжат на ремонт, — сказал Гущин, прокатывая по столу счеты. — Начинание здоровое, для завода нужнейшее. И рабочих получим, и женщин двинем по пути к культуре. Так добудете денег? За работу мы ничего не попросим... сами, своими руками.
— Из какой-нибудь статьи выкрою, — Ергунов засмеялся и покачал головой. — Имеете дело с деревом, а мысли, чорт возьми, у вас передовые, как у металлистов! В самом деле, вы, Гущин, перешли бы на металл.
— Цыц, директор! Без
— Ладно, ладно, товарищи бочарные патриоты, оставайтесь при своем. Деньги я вам выкрою.
— В таком случае будьте здоровы, а мы сейчас на осмотр флигеля.
Едва гости вышли, над крышами и сопками загудело. Окна отозвались низко и величественно.
Тропа к флигелю вела мимо сборочной, где работали китайские бригады. Хотя гудок уже отзвучал и всюду умолкал лязг обручей и звон пил, но из сборочной попрежнему доносился гомон труда.
— А китайцы работают! — заметил Краснов.
Бригада работала. Гущина и Краснова встретили занятые трудом руки, тихие песенки под нос, которые поются, когда спорится дело, и секретарь понял, что китайцев охватил азарт.
— Ц... — чмокнул губами Сун Вей-фу, — твоя уже гуляй?.. Наша, — он кивнул на бригаду, — наша гуляй потом.
Груды золотых душистых клепок плыли по сборочной, мелькали, как золотые караси, в человеческих руках, сливались друг с другом, опоясывались обручами и, оповещая о своей силе, молодости и выносливости, бодро гудели под ударами испытующих молотов, кулаков и ладоней.
— Ходи к нам в бригаду, — подмигнул Сун. — Чего твоя все пиши? Э... ходи...
— Хорошо работаете! — сказал Гущин. — На красную доску вас. Премировать будем, только не сдайте.
— Сегодня триста тара, завтра триста, — высчитывал Сун, — и клепки нет... Скажи Мостовому, давай материал.
— Материал будет, — уверил секретарь, хлопая его по плечу.
Обследовательская экспедиция подымалась к флигелю среди мелких кустов по руслу ключа. Подъездные дороги к казармам успели запустеть, зарасти и теперь представляли трудно проходимую молодую чащу. Одноэтажный офицерский флигель погрузился в чащу белой сирени и шиповника. Бывший цветник превратился в дикую душистую стихию. Невидимые птицы прыгали по ветвям, и путь их можно было проследить по вздрагивающим и качающимся пирамидам цветов.
— Вполне подходяще, — говорила Медведица, оглядывая крышу и трубы.
Гомонова шла в стороне с фотоаппаратом. Всю эпопею прихода женщин на завод она решила занести на пленку.
Особняк — в одну квартиру. Раньше, повидимому, принадлежал полковому командиру. Рам нет, затворов у печей нет. Но кое-где сохранились двери, и линолеум пола не тронут.
Пыль и паутина, пожелтевшая бумага... Однако пустые бутылки, коробки из-под консервов и
— Комнату-другую отремонтируем, — сказал Мостовой Гущину, ударяя кулаком по стенам, по внутренним переборкам, по листовой обшивке печей, пробуя добротность и покачивая головой на брошенное, никем не используемое имущество. — А осилить весь дом?... И времени нет да и материалами мы не богаты...
— А, по-моему, подымем, — говорил Гущин, — трудно, но подымем.
И такова уж психология дела, — раз начатое, оно живет собственной жизнью, и уже нельзя отказаться, опустить руки и отойти в сторону.
— Не может быть двух мнений, подымем, — говорила Гомонова. — Товарищ Гущин, ты вот все ругаешь нашу бригаду: отстаете, мол, не выполняете! А ведь за ремонт особняка не мешало бы нам что-нибудь приплюсовать в графе соревнования.
ОСТРОВОК
Мостовой шагает домой. В руке толстая палка с набалдашником — голова бульдога. Шагает по тропинке между китайскими огородами, между крошечными фанерными домиками вольных засельщиков.
Китайцы поливают огороды. Перед вечером они долго рассматривают прозрачное высокое небо и с заката до полуночи звенят банками над присмиревшей речонкой.
Около домиков, построенных из самого фантастического материала — фанерных ящиков, банок из-под бензина, стенок разбитых вагонов и даже плотного американского картона — роются дети всех возрастов: у стен домов и заборов ползает первая нежная человеческая поросль, армия прочих возрастов наполняет воздух мельканием неустающих тел и воплями голосов.
Мостовой шагает широким шагом, с силой опираясь на палку. Сейчас он со своим худым лицом напоминает большую птицу перед океанским перелетом. В последнее время он чувствует себя плохо: одни говорят, другие не говорят, но, конечно, думают, что он виноват в плохой работе своей бригады, что и сам он работает не так, как нужно.
Сорок лет умел Мостовой работать, а в нынешнем году разучился.
Он свирепо стучит палкой и кашляет. Снегирь, сидевший на ветке высокого светлолистого ореха, испуганно взлетает.
За Мостовым шагает Святой Куст: им идти в одном направлении. Святой Куст снял кепку, помахивает ею и смотрит в исчезающее небо.
— Благодать, — шепчет он, — солнышко днем светит... вечером звезды всходят. Штука простая, а благодать.
Святой Куст неравнодушен к природе. Смолоду имел хутор, был охотником-зверовщиком. Но двадцати пяти лет пришел в город и вот уже два десятка лет на мастеровой службе. От прошлого остались привязанность к природе и позывы весною и осенью в даль. Тогда он любит помечтать.